Вне подозрений - Сабин Дюран

– Габи, прости меня за все! Я знаю, как тяжело тебе было. Все изменится, обещаю! Мы начнем сначала. Будем делать все, что захочешь. Поедем, куда скажешь…

– Ладно.

– А полиция нашла убийцу?

– Обвинение никому не предъявлено.

– А от тебя отстали?

– Почти.

– Слава богу! А работа? Дали тебе время отдышаться?

Он что, и правда ничего не знал?

– Почти, – повторила я.

– Габи, милая, прости. Прости, пожалуйста! Не только за все, что ты пережила без меня, но и за то, что я был таким… В голове не укладывается… Иди ко мне…

Он сгреб меня в охапку. Я почувствовала себя на сеансе лечебного массажа. Он был сам не свой. Перестарался.

В кухню сунулась было Марта, мы обменялись предупреждающими взглядами, она попятилась обратно на лестницу и испарилась. Наверху хлопнула дверь, заскрипели половицы.

– А на работу тебе разве не надо? – осторожно спросила я чуть погодя.

– Нет. Имею я право на выходной?

– Ты что, выпил?

– Совсем чуть-чуть, в самолете. У них такие крошечные бутылочки, прямо игрушечные.

– А спал давно?

– Габи, я полностью себя контролирую!

Он уселся на край стола, не обращая внимания на собравшиеся морщинами, словно слоновья кожа, брюки. Красивый, молодой, задорный. Но я едва на него глянула. Как непривычно… Такая отрешенность… Даже злости больше не осталось. Она трансформировалась, переродилась… в скуку? Что же это со мной? Я так мечтала о его приезде, о его внимании, а теперь… А теперь ничего не чувствую, только фальшь… Слишком поздно…

Я оставалась со своей бедой один на один, маялась в ней сама, без него – и в результате что-то между нами треснуло. Не знаю, можно ли склеить обратно. Да и обо мне ли он сейчас убивается, мне ли сочувствует? По-моему, все-таки о себе, любимом и несчастном. «Прогулка на катере»… Ну и ну! Весомое самопожертвование!

А он все говорил и говорил, слова так и лились нескончаемым потоком:

– Я слинял на другой конец света, когда тебе было так плохо! Меня не было рядом, когда копы тебя донимали…

– Арестовали, ты хочешь сказать.

– Ты, как всегда, была на высоте.

– Я провела ночь в камере, Филипп. В тюремной камере!

– О боже… Тебя задержали надолго? На всю ночь?…

– Да! – Ну не мог он этого не знать! – На всю ночь.

Он резко втянул носом воздух:

– Господи… Как же ты там?…

– На самом деле не так уж и страшно. Пережила!

– Бедная ты моя, бедная… Я и мизинца твоего не стою! – На нежной коже под глазом у него запульсировала жилка. – Я просто никчемная дрянь…

– Поосторожнее с самобичеванием, вдруг поверю?

Он слегка повернул голову и с силой прижал пальцы к переносице.

Такой знакомый жест… В душе что-то дрогнуло, шевельнулось. Филипп всегда хватается за нос, когда утомлен – будто надеется таким способом выдавить из себя усталость. Я приблизилась. И решительно поцеловала его в губы. Давно забытая, запретная ласка… Сколько же мы так не целовались? Я отвыкла от их вкуса, от мягкости… Он положил руку мне на затылок, крепче прижал к себе, впиваясь в мой рот чуть ли не зубами. Оторвался, схватил за руку и потянул – прочь из кухни, мимо закрытой Мартиной двери, вверх по лестнице… В спальню.

Его тело знакомо мне до мельчайших подробностей. Как свое. Выступающие косточки и первые морщинки, каждая родинка, каждая напряженная мышца… Поначалу я очень смущалась – после такого долгого воздержания секс казался чем-то не совсем пристойным. Но как же не похоже это было на унизительную сцену, произошедшую в Брайтоне! Некая отстраненная часть меня словно парила над нами, подбирая правильные слова, чтобы рассказать Кларе. «Поглощенный мной весь без остатка»… «внимательный»… «чуткий»…

Филипп не сдерживал чувств. То была не просто страсть. Нечто большее…

Я переворачиваюсь, как дельфин, укладываюсь поудобнее и смотрю на мужа. Серебристая щетина на подбородке светлее, чем над губами. Есть что-то общее с Перивалем (чур меня, чур!). Кожа возле носа шелушится, волосы в ноздрях пора выщипывать. На виске расцвело пигментное пятно – новое? Запах мяты.

– Ты зубы почистил! Так нечестно!

– Ха! Я воспользовался преимуществами посещения ванной! – Он стирает с лица улыбку. – Я решительно настроен стараться изо всех сил, Габи.

– И начал с зубов.

– И начал с зубов.

Молча его изучаю. Филипп, будто не выдержав моего пристального внимания, вдруг чихает.

– Извини. Аллергия на пыльцу!

Чихает снова, на этот раз одновременно взмахнув невидимой дирижерской палочкой. Глубоко-глубоко в сердце кто-то дергает забытую струну.

Я опираюсь на локоть и объявляю:

– Мы очень отдалились друг от друга.

– Знаю. – Он придвигается ближе, сворачивает подушку валиком, подсовывает себе под спину и заглядывает в мои глаза. – А потому я хочу знать все, что случилось в мое отсутствие. Все без исключения! Итак, копы – чтоб им пусто было! – тебя сначала задержали, потом решили оставить в покое. Слава богу! Что еще? Что с работой? Надеюсь, они-то помогали тебе изо всех сил?

Я открываю рот. И тут же закрываю. Не знаю, с чего начать. Странно. Разве я не должна сейчас же вывалить на мужа все новости? Почему они не извергаются из меня бурным потоком? Мне полагается рыдать, Филиппу – утешать меня и снова вслух ругать себя за то, что бросил жену одну волкам на растерзание. Когда он услышит подробности, то ужаснется. Как меня запугивали в полиции. Как беззащитна я перед Перивалем, у которого на мне свет клином сошелся. Как я боюсь гуляющего где-то на свободе сталкера. Как одиноко и тоскливо в тюремной камере ночью. Я рисовала в своих фантазиях этот разговор сотни раз, представляла, как Филиппа накроет чувство вины. Надеялась, что вызову в нем хоть чуточку больше любви…

Но что-то изменилось. Что-то очень важное. И я не знаю, с чего начать. Топчусь без толку на месте.

– С работой все не так гладко, – в конце концов оживаю я.

– Тебе же вроде дали небольшой отпуск, так?

Он искренне удивлен, будто действительно ничего не знает. Может, зря я на него ополчилась?

Я хмыкаю:

– Я бы выразилась несколько по-другому.

И рассказываю о том, как сухо разговаривала со мной по телефону Терри; об «утечках» в газеты; о том, что никто не отвечал на мои звонки и не перезванивал; о своей уверенности в том, что от меня просто избавились. Я говорю и понимаю – не столь уж это для меня важно. Но лучше обсуждать работу, чем все остальное. Проще.

– Они не имеют права так поступать! – возмущается Филипп.