Уготован покой... - Амос Оз

— Срулик, может, ты позовешь Шимона-маленького? Ведь Шимон здесь ответственен за уничтожение бродячих собак, а это именно то, что нужно сделать со мной. Только дайте мне прежде отыскать Иони. Я могу отыскать его, и никто, кроме меня, не сможет. И еще я могу много чего сделать на благо общества. Если предоставите мне, как говорится, еще один шанс, я принесу здесь немало пользы.

Зеленоватый отсвет ужаса вспыхивал в его глазах. Взгляд избегал моего взгляда. Пугливые морщинки беспокойно вздрагивали в уголках губ. Худенький, нервный паренек, изо всех сил пытающийся понравиться, завоевать хоть капельку расположения. Иони вернется еще сегодня вечером. Самое позднее, завтра. Послезавтра. Спустя какое-то время. Так подсказывает Азарии его интуиция, которая еще никогда его не подводила. Ионатану, по мнению Азарии, недоставало двух вещей. Первая — это любовь. Вторая — некая идея. Некая «еврейская» искра, если можно так выразиться сегодня. Что-то словно погасло в глубине его души. Холодно Ионатану в жизни. А он, Азария, напротив, уже принял решение посвятить свою жизнь кибуцу, социалистическому движению, родному государству. В общих чертах…

И что же он делает здесь сейчас?

Пытается — зачем отрицать? — сочинить листовку. Или стихотворение. Что-нибудь зажигательное. Несущее людям утешение. Способное раздуть новое пламя. (Кстати, он и вправду хорошо играет на гитаре. Это мне известно совершенно точно как человеку причастному к нашему музыкальному квинтету.)

— Азария, — сказал я, — послушай, если ты и в самом деле хочешь хоть чуточку помочь, то у меня к тебе просьба. Во-первых, пожалуйста, успокойся. Постарайся, насколько сумеешь, воздерживаться от подобных речей. Сегодня это пойдет всем на пользу. И во-вторых, будь добр, пойди в диспетчерскую, где телефоны. И побудь там все утро. Твоя задача проста: от моего имени объяснять каждому, кто придет звонить или дожидаться телефонного звонка, что сегодня всех просят быть предельно краткими в беседах, а еще лучше — вообще воздержаться от пользования телефоном. Чтобы линия была по возможности свободна: вдруг поступит сообщение.

— Срулик, извините меня за то, что я скажу. Позвольте мне открыть вам, что я… весьма ценю вас. Не ценю. Ценю — смешное слово. Скажу иначе: уважаю. Если бы я был таким, как вы. Сдержанным и владеющим своими чувствами. Ибо я почти во всем был согласен со Спинозой, но выполнить его требования мне не совсем удалось. Каждый раз я снова и снова ловлю себя на какой-то отвратительной лжи, не отвратительной, а излишней, эта ложь гнусна, потому что цель ее — произвести на всех хорошее впечатление. А всегда получается наоборот: впечатление остается плохое. Некрасивое, если можно так выразиться. Даже недостойное истинного израильтянина. Но только знайте, я над собой работаю. И постепенно меняюсь. Вы еще увидите. А когда Иони вернется…

— Азария, с твоего позволения, мы поговорим об этом в другой раз. А сейчас я должен спешить.

— Да. Конечно. Простите. Но только знайте, что я, так сказать, весь в вашем распоряжении. И в распоряжении кибуца. Днем и ночью. Только скажите — и я исполню. Всё. Даже с крыши спрыгну. Возможно, я слабак. Конечно же слабак. Но не паразит и не пиявка. И я женюсь на ней.

— Что?!

— Потому что Иони этого хочет. Поверьте мне. И если это хорошо для Иолека, который мне как отец родной, и хорошо для Хавы, и для вас, и приемлемо для кибуца с точки зрения общественной морали, так я женюсь на ней. А теперь, как вы мне и велели, я бегу караулить телефон. Позаботиться, чтобы линия оставалась свободной днем и ночью. Я добьюсь этого любой ценой. Срулик?

— Да. Что еще?

— Вы настоящий человек. Если можно так выразиться. — Слова эти Азария произнес, стоя спиной ко мне, и тут же бросился бежать.

Я уже писал об Иони, Уди, Эйтане и всей этой компании, которая в моих глазах некое чужое и неведомое племя. Этому парню не удастся ассимилироваться в их кругу. И вообще, на мой взгляд, он вовсе не странный. Он мне понятен и едва ли не близок. И у него нет никаких шансов ассимилироваться. Я никогда по-настоящему не верил, что еврей может полностью ассимилироваться. Именно поэтому я сионист.

Затем я вернулся к себе в кабинет. Дозвонился (с большим трудом) до воинской части Ионатана. «Нет-нет, нынешней ночью мы не призывали его на службу. И никакой мобилизации не было. Да что это с вами, господин мой хороший, с каких это пор подобные вещи обсуждаются по телефону?» В качестве особого одолжения и в обход всех инструкций они готовы заверить меня, что Ионатан Лифшиц не находится на военной базе. Так. Девушка-военнослужащая из канцелярии командира подразделения заверила меня в этом по телефону «на все сто двадцать процентов», они маленькая спаянная семья, и все знают, кто прибыл и когда. Я поблагодарил ее, но не отступился: могу ли я поговорить с парнем, возможно, офицером, которого зовут Чупка? (Римона вспомнила, что так звали командира особого подразделения, где служил Иони.) Меня просят подождать на линии. И вдруг отключают.

Я не сдаюсь, набираю снова и снова. Сражаюсь со всеми чертями, возникающими на телефонной линии между нашим кибуцем и воинской частью, и в конце концов мне удается восстановить связь. Девушка сообщает мне с явной неохотой, что этот самый Чупка еще рано утром покинул расположение части. Уехал. «Куда?» — «Мой господин, пождите на линии…» И отключают.

Я бросаюсь в бой в третий раз. Со всем терпением, которому всю жизнь учило меня обращение с флейтой. И снова я попадаю на ту же девушку-военнослужащую. В голосе ее слышатся нетерпение, подозрение и просто грубость: кто вы такой, мой господин, по какому праву задаете подобные вопросы? Не моргнув глазом, я тут же выстрелил в нее тремя лживыми утверждениями: я отец Ионатана Лифшица, мое имя — Исраэль Лифшиц, и я депутат парламента. Да, моя юная леди, речь идет о депутате И. Лифшице. Так что будьте любезны сообщить мне, куда уехал тот самый Чупка. То ли из уважения к Иони, то ли из уважения к парламенту она снизошла и раскрыла мне военную тайну. Чупка держит путь в Акко. Или он уже там. Или уже едет обратно. Ездил он на церемонию обрезания: у одного из наших солдат родился сын. И она сообщила мне имя солдата.

Я тут же позвонил в Акко Гроссману, моему другу еще со времен Лейпцига. Сейчас он работает в электрической компании. Гроссман выполнил мою просьбу и через час интенсивных поисков сообщил мне, что этот самый Чупка «заскочил к сестре в кибуц Эйн-ха-Мифрац, чтобы поспать немного после длинной дороги».

В этих телефонных баталиях пролетели два с половиной часа. Я прозевал обед в столовой. Но Рахель, жена Сточника, вспомнила обо мне и по собственной инициативе принесла мне прямо в кабинет тарелку с котлетами, рисом и овощами. Я же не отходил от телефона.

Без четверти два, после долгих мучений, мне удалось связаться с секретариатом кибуца Эйн-ха-Мифрац. И кто-то пообещал мне сделать все, что в его силах (и на этот раз я представился Иолеком, чтобы увеличить свои шансы). Около четырех я наконец заарканил Чупку. Начал его расспрашивать и услышал в ответ, что у него нет ни малейшего понятия, где сейчас наш Ионатан. Хорошо бы мне узнать об этом на военной базе. И если выяснится, что «у Иони серьезные проблемы», я полностью могу положиться на Чупку и его товарищей, которые «навалятся все разом», и особое подразделение отыщет мне мою пропажу, даже если она «за пазухой у самого Аллаха». Возможно, я вызвал у него что-то вроде ухмылки, когда спросил, где находится упомянутое им место. А еще я поинтересовался, может ли, по его мнению, Иони что-либо учудить, совершить, как бы это сказать, какой-нибудь дурацкий поступок. «Думаем», — ответил он мне охрипшим, усталым голосом. И после краткого молчания подвел итог «Я знаю? Всякий способен вдруг натворить глупостей». (Кстати, он прав, по-моему.) Итак, я согласился с ним, что нам следует поддерживать связь. И, со своей стороны, попросил его, чтобы пока все это осталось между нами.