Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

обошел весь мир, и он взаправду великолепен, поставить под ним свою подпись не отказались бы и Оффенбах и Легар.

Восьмидесятилетний кот очень хотел бы помочь прочим, но как это сделать? Макавити неуловим. Центральным моментом двухактного представления нужно считать сцену, в которой внезапно одна из кошек, заподозрив истину, указывает на Мафусаила-кота и пронзительно кричит: «Он — Макавити!» Старец сбрасывает с себя косматый серый парик, оказывается ярко-рыжим молодцом и стремглав убегает по крышам, все остальные — под аккомпанемент, может быть, ничуть не схожего с оффенбаховским, но превосходного галопа — пытаются нагнать злодея. Куда там: «искать его напрасный труд»!

Спектакль идет два часа, казалось бы, слишком долго для такой куцей истории! Но куцей она не кажется. От начала до конца сидишь, восхищаясь, точнее сказать, потрясаясь.

Только много времени спустя начинаешь спрашивать себя: что же все-таки заставляет две тысячи человек ежедневно наполнять зал? Сперва кажется причиной великолепная постановка (режиссер — Т. Нунн, сорежиссер и хореограф — Дж. Линни). Ритм — безукоризненный. Музыкальное исполнение — лучше и вообразить нельзя. Если налицо озвучание «Кошек» (одна из кошек, превосходно выглядящая и танцующая, после исполнения арии делает сальто в воздухе; найти виртуозную певицу с таким акробатическим умением маловозможно), то озвучивали первостатейные певцы, мастера своего дела. (В скобках сообщим, что это — дорогого стоющее мастерство: и Натали Вуд в «Вестсайдской истории» в кино и Одри Хепберн в «Моей прекрасной леди» озвучивала мало кому известная «королева дубляжа» Марни Никсон.)

Что же? Попросту интересное зрелище?

Сидевший в кресле партера автор этой книги повидал в своей жизни немало зрелищ — как на экране, так и в театрах, разве что в театре Зигфелда не побывал и, увы, не соседствовал с Жаненом на премьере «Орфея в аду». Но, подобно автору «Мертвого осла и обезглавленной женщины», не просто восторгался зрелищем, а раздумывал — и во время представления и до сих дней.

У кошки — девять жизней. Прожив восемь жизней вовсе не в сладких условиях, кошка все-таки жаждет прожить еще одну, девятую. Герой бессмертной поэмы Гомера «Одиссея» Ахиллес говорит посетившему Элизиум (царство теней) Улиссу, что согласен был бы лучше стать поденщиком, в поте лица своего трудящимся на поле, чем царствовать над тенями. Лучезарнее этих слов не придумаешь.

Лондонский спектакль «берет» публику вовсе не стереофоническим звучанием и изумительной хореографией (этим тоже). Конечно, это не более чем забавная сказка. Но забавным сказочником был Эрнест Теодор Амадей Гофман (так или иначе связанный с героем нашей книги), а все-таки одно из лучших его произведений, «Житейскую философию кота Мура», просто сказочной не назвать. Пусть только «житейская», но — философия!

И в фольклоре и в творчестве авторов всех стран мы часто встречаем изобретение разнообразных, иногда вовсе не часто встречающихся в жизни зверей и животных. Не только в детстве нас увлекают истории о слоненке, у которого вырос хобот, или о крокодиле, гуляющем по Невскому проспекту. (Гоголь, придумавший переписку двух собачек и расхаживания Носа по тому же проспекту, крокодила не предвидел.)

Не станем говорить о собаках (их невпроворот), о лошадях («Гулливер»!), лисах и т. д.

Поговорим — о кошках.

Если читатель задумается, он наверняка вспомнит не меньше двух десятков, а может быть, и более десятков знакомых ему образов кошек. Это — и малоприятные особы (Кот в повести Коллоди, у А. Толстого он — Кот Базилио), и весьма странные (Бегемот — правая рука дьявола в «Мастере и Маргарите»), и взаправду практичные (тот, который обзавелся сапогами).

Элиот (и, надо полагать, создатели спектакля в «Новом лондонском театре»), может быть, и не собирался доводить до сведения читателей и зрителей «житейскую» или какую-либо иную философию. А все-таки загадочное, располагающее к думам существо — кошка. Не зря самые кровожадные звери на планете — кошачьей породы. Впрочем, что значит — кровожадные! Кротостью пантера не отличается, но убивает не ради пустяков, а для того, чтобы раздобыть обед себе и потомству, убивает не тысячи в день и не сотни тысяч, как, скажем поделикатнее, некоторые из последователей нацизма.

Неужели так велика любовь к кошкам у населения столицы Англии (Тома Уиттенгтона, принесшего кошку в город, изобиловавший мышами, сделали мэром)? Да, отчасти велика. Приверженность к пушистым животным многих и многих известна. Можно подумать, это потому, что кошки игривы, любят человека, необычайно красивы. На деле это не так. На кошачьи чувства (в отличие от собачьих) рассчитывать не приходится. Играть любят котята, «а потом, а потом стал он взрослым котом», и март оглашается визгом исхудалых кошек и люто сражающихся котов.

Вряд ли стоит следовать совету Шарля Бодлера и «гладить сухих и черных кошек», но не считаться со значением кошки в древнем мире попросту невозможно. Фригиец, вождь восставших рабов Спартак сорвал с римских штандартов изображение орла, прикрепил свою шапочку (нечто вроде колпака) и изображение кошки; известно, что кошка в древности почиталась самым свободолюбивым созданием. Но замечательно и то, что рядом с нею был фригийский колпак, вдохновлявший парижан в дни революции, в дни юности Жака Оффенбаха.

Цикл Элиота — не совсем для детей, вернее, совсем не для детей. Надобно ли мальчикам и девочкам знать, что кот Второзаконие «прожил одиннадцать жизней подряд и пережил трижды одиннадцать жен»?

Перевод С. Маршака — в компании его стихов для детей, но ближе он к «взрослой» поэзии; вспоминается «плутовской роман», которым зачитывалось взрослое население Европы в XVI―XVII веках.

Семи- и восьмилетним детям не место на вечерних спектаклях, однако в зале было немало именно таких. Как удалось выяснить, лондонская детвора попросту жить не дает родителям, а те — театру (пусть покажется наивным, но горькая мысль примешивалась к радости при взгляде на вперивших глаза в актеров малышей: «А попадет ли в театр потомство лондонских бедняков?»).

И вот — закончено представление, встаешь полный уважения и, не постесняемся признаться, восторга по отношению к авторам спектакля — от и до. От покойного лауреата через Эндрью Ллойда Уэббера к актерам.

Прекрасное стихотворение Маршака о глупом котенке начинается так:

«Жила-была девочка…

А как ее звали?

Кто знал, тот и звал,

А вы не знаете».

И дальше:

«И было ей… сколько ей было лет?

Сколько лет, сколько лет,

Сорока еще нет,

А всего четыре года».

«Кошки» Элиота и Ллойда Уэббера заставили подумать о жанре, которому не четыре и не сорок, а сто сорок лет. И кто знал имя этого жанра,