Поменяй воду цветам - Валери Перрен

Они сели в столовой, где не было никакой еды, только десятки пустых пивных бутылок на покрытом клеенкой столе, да еще пара-тройка пузырей из-под водки и чего-то еще, тоже крепкого. Они начали пить – молча, не глядя друг на друга, а компанию им составлял дьявол.

Фонтанель заговорил много позже, заметив, что Филипп не отрываясь смотрит на фотографию двух мальчиков, стоящую на старом уродливом буфете. Снимок был сделан в школе, специально для родителей.

– Ребята у сестры Женевьевы, им там лучше, чем со мной. Я никогда не был хорошим отцом… А ты?

– …

– Насчет смерти малышек, твоей девочки… Женевьева была ни при чем… Ну, то есть она ничего не делала специально. Я знаю только конец истории. Я дрыхнул, решил, что мне снится кошмар. Она трясла меня и была как бесноватая. Выла, что-то мычала, я ни черта не понимал… Она заговорила о тебе, сказала, что здесь твоя дочь, вспомнила Мальгранж и судьбу, злую, как ведьма… Вспомнила свою мать… Тянула меня за рукав и кричала: «Идем! Скорее! Это ужасно… ужасно…» Женевьева никогда не была… такой. Когда я прибежал вниз, все уже выгорело…

Фонтанель хлопнул стопку водки, запил пивом, выдохнул и продолжил, ковыряя ногтем дырку в клеенке:

– Эта Кроквьей, директриса, она мало мне платила за уборку территории и другие работы. Мало и нерегулярно. А хотела, чтобы рос газон. Я тебе покажу газон, старая сволочь! Женевьева летом готовила еду и делала покупки. Старуха требовала, чтобы мы ночевали в замке, когда приезжали дети… Чтобы следили за ними. В тот вечер Женевьева не должна была работать, но, когда все разошлись по палатам, Люси Лендон попросила заменить ее на два часа и присмотреть за девочками, жившими на первом этаже. Люси хотела пойти к Летелье выкурить косячок. Женевьева не решилась отказать воспитательнице, та всегда ее поддерживала. Но она не осталась в замке. Улизнула. Оставила малышек одних, чтобы пойти к сестре и навестить наших мальчиков. Младший болел, и она беспокоилась. Летом Женевьева вечно сходила с ума из-за того, что приходилось бросать сыновей. Другие-то дети грелись на солнышке! Она вечно меня пилила: «Ты ничтожество, даже к морю не способен нас отвезти!» Проклятущая жизнь!

Фонтанель сходил в сортир, а вернувшись, сел на другой стул, как будто прежний кто-то занял.

– Женевьева обернулась за час, открыла дверь палаты № 1, у нее закружилась голова, она упала и ударилась лицом… Ей уже днем нездоровилось, она решила, что заразилась от сына. Поднялась… распахнула окно, чтобы продышаться… Это ее и спасло. Через пять минут она сообразила: что-то не так, девочки слишком крепко спят. Она не сразу поняла… В ванной комнате каждой палаты был установлен доисторический газовый водонагреватель, трогать их было строго запрещено… Но кто-то это сделал. Женевьева увидела, что люк безопасности распахнут…

Ален Фонтанель открыл очередную бутылку и продолжил свой рассказ:

– Мы знали, что в замке все прогнило, он стал миной замедленного действия… Я ничего не мог сделать. Они задохнулись… Отравились газом. Все четыре.

Фонтанель замолчал. Его голос впервые дрогнул, выдавая волнение. Он закурил, прищурившись.

– Я сразу выключил горелку. Нашел спичку, которой ее зажгли. Женевьева никогда не умела врать… Я знал про вас с ней. Догадался по влюбленным глазам. Она же была как безумная. Красила морду, надевала туфли, которые натирали ей ноги до крови. И воняла, как кокотка. В тот вечер я по лицу понял, что она ни в чем не виновата. От нее несло мертвечиной… Никто из персонала и близко к проклятому агрегату не подойдет добровольно. В уставе лагеря формального запрета не было, иначе директрису живьем бы съели. Она давно должна была поменять оборудование… Горазда была выманивать у родителей деньги, но из-за скупости не тратила ни копейки на ремонт.

В дверь постучали. Фонтанель не открыл. Буркнул: «Чертовы соседи…» – и плеснул в стакан водки. Филипп сидел неподвижно, только пил, пытаясь залить горе…

– Женевьева запаниковала. Сказала, что не хочет в тюрьму. Что, если кто-нибудь узнает об отлучке к сыновьям, на нее повесят всех собак. Она умоляла о помощи. Сначала я отказался. «Да как я помогу? Мы скажем правду… что это несчастный случай… Психа, который это сделал, найдут». Она совсем обезумела, стала меня оскорблять, ругалась, грозилась рассказать легавым, что я подглядываю за воспитательницами, ворую их трусики из грязного белья… что у нее есть доказательства. Я дал ей оплеуху, чтобы заткнулась… И вдруг вспомнил, как в армии один рядовой сжег полказармы, забыв выключить газ под кастрюлькой со жратвой… Вот так мне и пришла в голову эта идея… Огонь, он ведь все уничтожает. И никого не сажают в тюрьму… особенно если глупость сотворили девчушки… когда забыли на огне ковшик с молоком.

Филипп хотел крикнуть: «Заткнись!» – но не было сил открыть рот. Хотел встать, уйти, сбежать, заткнуть уши – и оставался сидеть, оцепенев от ужаса, как будто две ледяные ладони удерживали его на стуле. А Фонтанель продолжал:

– Я поджег кухню… Женевьева отнесла кружки в комнату девочек… Я ждал в конце коридора, оставив дверь приоткрытой. Женевьева поднялась в нашу комнату… С той ночи она хныкала, не переставая… Ей было страшно… Она все время говорила, что ты или твоя жена в конце концов ее прикончите…

Филипп дернулся, как от прикосновения электрошокера.

– Когда огонь добрался до комнаты, я рванул на второй этаж и начал колотить в дверь Летелье… Потом закрылся с Женевьевой в нашей комнате. Лендон проснулась, побежала вниз, увидела пожар и заорала как резаная. Я сделал вид, что выскочил из кровати и ни черта не понимаю… Летелье попытался войти в палату девочек, но было слишком поздно… Пока ехали пожарные, все сгорело… Это было хуже ада… Лендон так и не осмелилась спросить Женевьеву, где она была вечером и как получилось, что малышки встали, пошли на кухню и никто этого не заметил. Не осмелилась, потому что была виновата. Никто так и не выяснил, кто поджег фитиль водонагревателя… зачем… В какой момент… Сам понимаешь, я проверил все остальные комнаты и ничего подобного не обнаружил… Я никому не сказал.

Филипп потерял сознание, а когда пришел в себя, Ален Фонтанель сидел, глядя в пустоту, его глаза налились кровью, в одной руке он держал стакан, в другой – догоревшую до фильтра сигарету. Голова у Филиппа гудела, вкус во рту был отвратительный, в животе начались рези.

– Не смотри на меня так, я точно знаю, что Женевьева ничего не делала. Не пялься, говорю, я – грязный тип, люди меня сторонятся, переходят на другую сторону улицы, пусть так, но я и пальцем не тронул ни одного ребенка!

* * *

Женевьеву Маньян похоронили 3 сентября 1996 года. Ирония судьбы или несчастливое стечение обстоятельств: в этот день Леонине могло бы исполниться десять лет.

Когда гроб с ее телом опускали в семейную могилу на маленьком кладбище в Биш-о-Шай, в трехстах метрах от ее дома, Филипп уже вернулся на восток Франции, к своему шлагбауму.

Зимой 1996/97-го он не бывал в адресе, а мотоцикл скучал в гараже.

Родители заехали за ним один раз, в январе, чтобы вместе отправиться в Брансьон, на могилу Леонины, но он отказался сесть в машину. Повел себя как капризный ребенок, так он поступал, уезжая на каникулы к Люку и Франсуазе, наплевав на недовольство матери.