Долгая дорога - Михаил Иванович Смирнов

особенно к непогоде. Потом закуривал и дымил, пыхая вонючим самосадом. А Егорка, не выспавшись, подкладывал под голову чью-нибудь старую куртку или фуфайку, укладывался на скамью и засыпал под глухое покашливание деда. И спал, пока какого-нибудь мужика не приносило в будку. Дед Аким поднимался, брал мужика за шкварник и выталкивал на улицу и сам выходил следом, прикрывая за собой дверь, чтобы Егорка не услышал. А Егорка уже не спал. Лежал, прислушиваясь к негромкой ругани деда, доносилась звонкая затрещина – и такое бывало, дед возвращался, заметив, что Егор не спит, доставал узелок и подзывал внука к столу…

Светает. За окном едва заметно стали проявляться деревушки, проплывающие мимо, вон блеснула речка, а там стеной лес стоит. Поезд прогрохотал по мосту, внизу тёмным серебром мелькнула вода, и тут же за окном замелькали деревья, казалось, в вагоне стало темнее, но следом поезд вырвался на равнину и помчался, набирая скорость. Но вскоре замедлил ход и затормозил на небольшой станции, если можно было так назвать деревянный дом с поблёкшей вывеской, в окнах которого виден свет, два-три фонаря рядышком и мелькнул пассажир, который торопился к своему вагону…

А вечером они возвращались домой. Дед Аким широко распахивал калитку, пропускал Егора, следом поднимался на крылечко. Тут же оставлял палку, с какой ходил, и, придерживаясь за стенку, откидывал занавеску, стаскивал с головы фуражку, вешал на толстый гвоздь возле двери и, наклонившись, чтобы не удариться, заходил в избу.

– Мать, встречай, – звал он бабу Таню. – Мужики с работы вернулись. На стол спроворь. У Егорки всю дорогу в животе кишки пищали. Видать, протоколы пишут.

И начинал подолгу мыться, склонившись над раковиной, а потом расчёсывал большую и густую бородищу, приглаживал волосы и усаживался на табуретку в ожидании ужина.

– Кто же тебя гоняет на работу, а? – поглядывая, как он умывается, всплёскивала руками баба Таня. – Пенсию получаешь, а всё тебе неймётся. Весь день с мужиками проколотит языком, байки рассказывая, да Егорку измучает. Не даёшь поспать, бедненькому. Мне наши бабоньки рассказывали, чем вы там на току занимаетесь…

– Я решаю дела государственной важности, – подняв крючковатый палец вверх, важно сказал дед Аким. – О как! Я как винтик в той машине. Если выпаду или сломаюсь, машина остановится. Понятно, бабка? Поэтому хожу, чтобы механизм справно работал, чтобы от меня польза была стране. И каждую заработанную копейку несу в дом. Вон и Егорке новые штаны справили, и тебе отрез на платье купили. И если мне платят деньги, значит, я нужен государству, потому что оно не может обойтись без меня. Вот и получается, что я – государственный человек. О как! – старик подводил итог и тыкал пальцем вверх.

– Ишь, государственный человек… Сам шляешься и Егорушку таскаешь за собой, – заворчала баба Таня и принялась расставлять чашки на столе. – Нет, чтобы внучок всласть поспал, поднимешь его чуть свет и тащишь за собой, а он, бедняга, весь день с тобой мучается.

– Если бы мучился, давно бы сбежал, а он со мной, – вздёрнув брови вверх, сказал старик. – Значит, ему нравится. Ты, бабка, ничего не понимаешь в мужском характере. Я, можно сказать, закаляю внука. Пусть с детства привыкает к трудностям…

А может, и прав был дед Аким, когда брал Егора с собой на работу, на сенокос, в лес и на рыбалку. Ко всему приучал, к труду, к трудностям, к голоду и холоду, к непогоде и к палящему зною. Всё пришлось испытать Егору, пока дед воспитывал его. Всё пригодилось в жизни, пока он мотался по стране как перекати-поле. Исколесил всю страну вдоль и поперёк в поисках призрачного счастья, а видать, счастье-то было в другом месте. Там, откуда он уехал, в его родной деревне Яблоньке. В доме, где ждут дед Аким с баб Таней, а он прожил на свете поболее тридцати лет и только сейчас понял, где находится настоящее счастье. Подхватился и поехал, как Егор думал, чтобы навсегда остаться в деревне.

По узкому проходу неторопливо прошла проводница. Егор внимательно посмотрел на неё. Проводница похожа на Алёнку Коняеву. Девчонку, которая заставила целовать за оладушки. Егор непроизвольно сглотнул, вспомнив про оладьи. Наверное, Алёнка давно замуж вышла, семеро по лавкам. Она всегда мечтала о большой семье. Всегда говорила, что у неё будет много ребятишек. В школе, когда Егор из-за болезни сильно отстал по русскому языку, она сказала учительнице, Антонине Архиповне, что поможет ему, объяснит, что не понимает, и заставит, чтобы все правила выучил. Скоро будут экзамены. Нужно было готовиться. И она взялась. Каждый день, засунув за ремень учебник с тетрадкой, Егор торопился на занятия. Алёнка сказала, чтобы к ней приходил. Она выносила из дома стопку учебников, а не только русский язык, потом открывали погребку, где Алёнкин отец сделал большой лежак, а поверх брошены половики, чтобы тут летом спать, а не в душной избе. Вот на них ложились, и Алёнка начинала гонять его по русскому языку. Строгая была. Спуску не давала. Всё правила заставляла учить. А потом, когда Егор собирался домой, она угощала его чаем с карамельками, а бывало, что оладушки пекла, и тогда он оставался и подолгу с Алёнкой дули чай и без умолку разговаривали. Обо всём говорили. И здесь, за столом, она была другой: весёлой и смешной, а когда заставляла учить русский язык, она становилась строгой и серьёзной. Егор даже робел перед ней. Алёнка смеялась над ним, если делал ошибки. Тыкала пальцем в тетрадку, объясняя, где нужно исправлять, а сама вовсю заливалась. И однажды, когда цвели яблоньки и запах проникал повсюду, она прижалась к нему, потянулась к тетрадке, чтобы на ошибки указать, и заметила, как у него ярко полыхнули уши, как покраснел и отвернулся. Алёнка засмеялась, а потом чуть отпрянула и долго смотрела на него. Взгляд стал каким-то непонятным, брови на переносице сошлись, она молчала, словно решалась, а потом обняла его и неожиданно поцеловала. В губы. Сильно. Больно. Даже прикусила, а он не ожидал, громко вскрикнул и толкнул её. Сильно. Она отпрянула. Егор испугался, а может, растерялся, что девчонка поцеловала. Наверное, любой бы оторопел. Вскочил, забыв учебники, вылетел из погребки, Алёнку обозвал дурой набитой и, врезавшись в её отца, ударил по его руке, когда он схватил за воротник, вырвался и помчался домой. Учебники она принесла в школу. Отдала. Посмотрела на него, глаза потемнели – и ушла. Молча, даже не оглянулась. Видать, от бати получила нагоняй. Егор стал избегать её. Виноватым себя чувствовал, а подойти не решался. Потом, после выпускных экзаменов, когда получил