Двуликий демон Мара. Смерть в любви - Дэн Симмонс

В проволочном заграждении перед нами была одна-единственная брешь, и к ней бросились парни из 8-го взвода, опередившие нас. Мне подумалось, что они малость похожи на овец, толпящихся у ворот скотобойни. Немецкие пулеметы, находившиеся в пятидесяти ярдах оттуда, открыли огонь, и все до единого солдаты взвода полегли там кровавой грудой.

Я шел с почти закрытыми глазам и думал о женщинах, которых знал и соблазнял когда-либо. Представлял их кожу, губы, цвет глаз, душистый запах. Вызывал в памяти их прикосновения.

Вокруг начали рваться снаряды. Куски капрала Вудлока взлетели над воронкой вперемешку с частями трупов, лежавших там с Большого Наступления первого июля. Голова капрала, по-прежнему в каске с застегнутым подбородным ремешком, упала у моих ног и покатилась.

Брешь в заграждении была наглухо завалена телами ребят из 8-го взвода, поэтому я повернул налево и направился к участку «ничейной земли», где солдаты стрелковой бригады все еще держались, все еще шли вперед. Я знал по картам, что где-то рядом находится так называемая «меловая яма» — небольшой карьер, укрепленный противником.

Бросил взгляд направо, ожидая увидеть двадцать пятую дивизию, которая должна была поддерживать нас с правого фланга. Никого. Посмотрел далеко налево, где должна была наступать двадцать третья дивизия. Тоже никого. Пули жужжали у самых моих ушей. Я обернулся посмотреть, наступает ли второй волной 13-й полк фузилеров, как планировалось. Второй волны атакующих не было.

— Давайте сюда, лейтенант! — Это оказался полковник Претор-Пинней, сидящий на корточках в воронке. Я спрыгнул к нему.

— Джимми… — задыхаясь, проговорил он. — Думаю, нам не удастся…

В воронку скатился вестовой и сунул полковнику в руки депешу.

— Наступление отменяется, сэр, — выпалил мальчишка.

Полковник недоверчиво уставился на депешу:

— Так вот почему не было артобстрела. Вот почему двадцать третья и двадцать пятая дивизии не поднялись из окопов. Наступление отменили еще до того, как мы пошли на немца, Джимми. Просто депеша запоздала.

Он высунулся из воронки и посмотрел в сторону противника. Шестидюймовые снаряды и гранаты теперь разрывались совсем рядом.

— Джимми, — сказал он, — ребята из тринадцатого взвода уже подобрались вплотную к бошевским окопам. Кто-то должен пойти к ним и сообщить…

— Я пойду, сэр! — воскликнул молоденький вестовой.

Полковник Претор-Пинней кивнул, и паренек выскочил из воронки с проворством и смелостью очень юного человека, уверенного в своем бессмертии. Всего в десяти ярдах от ямы его прошила пулеметная очередь, почти разорвав пополам.

Полковник взглянул на меня:

— Ну что ж, Джимми, делать нечего.

Мы выкарабкались из воронки и двинулись к вражеским траншеям, наклоняясь вперед, словно против сильного ветра.

Среди людей в воронках были и живые. Большинство побросали оружие, скинули ранцы и сжались в комки животного страха. Полковник посмотрел налево — там в одной из воронок сидели, скрючившись, все четверо наших ротных командиров с несколькими помощниками и палили из винтовок кто куда.

— А ну отставить, идиоты чертовы! — рявкнул полковник Претор-Пинней. В следующий миг над воронкой разорвался шрапнельный снаряд, а когда пыль и дым рассеялись, мы увидели в яме лишь разметанные куски тел.

Мы уже приближались к участку укрепленной дороги около мелового карьера, когда полковник вдруг крутанулся и тяжело упал. Я присел на корточки возле него. Сдвоенные кости предплечья белели между клочьями растерзанной плоти. Он пошевелил губами, произнося какие-то слова, но я не слушал. Я понимал: мой единственный шанс остаться в живых — это сейчас же взвалить полковника на плечи и оттащить обратно в окопы. Возможно даже, меня наградят медалью.

Прищурившись еще сильнее, я повернулся и двинулся к вражеским позициям.

Не помню ни как дошел до немецкого окопа, ни как спрыгнул в него, но отчетливо помню немецкого сержанта, выскочившего из-за поворота траншеи и что-то заоравшего мне. Не знаю, кто из нас больше испугался. Помню, я подумал: «Парень ходит в шерстяной шинели… в июле! Совсем спятил». Потом коренастый сержант перестал орать и неловко схватился за винтовку, которая невесть почему в разгар боя висела у него на плече.

Один из наших солдат, мертвый, лежал рядом лицом в грязи; около его вытянутой руки валялся «ли-энфилд». Недолго думая, я подхватил тяжелую винтовку и беглым шагом пошел вперед; отцовские часы болтались на цепочке, которую я дважды обмотал вокруг запястья где-то по пути от воронки, где упал полковник, до вражеского окопа.

Немец еще не успел вскинуть винтовку к плечу, когда я вонзил штык ему в живот прямо под грудиной. Длина штыка двадцать один дюйм. Он проткнул толстую шерстяную шинель и вошел в тело мужчины с такой легкостью, словно мы с ним на пару показывали любительский фокус. Я почувствовал, как острие стального клинка втыкается в земляную стенку позади сержанта.

Он недоуменно посмотрел на меня, чуть приподнял свою винтовку, чтобы увидеть место на животе, куда вошел мой штык, потом тихо вздохнул и прислонился со спиной к окопной стенке. Через винтовку моим рукам передавалось конвульсивное подрагивание от поврежденного клинком позвоночника. Сержант открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но вместо этого просто улыбнулся. Когда он начал тяжело оседать, я бросил винтовку, будто обжегшись. Приклад уперся в землю, винтовка и две расставленные ноги мужчины образовали своего рода треногу, и труп застыл почти в вертикальном положении, по-прежнему сжимая в руках оружие. Шинель свисала складками, словно саван.

Я повернулся и зашагал прочь по траншее, чтобы найти тринадцатый взвод и сообщить об отмене наступления.

Беда произошла на обратном пути.

Остатки стрелковой бригады, не знавшие, что наступление отменено и вообще не должно начинаться, вели бой в захваченных окопах. Немцы хорошо укрепили и заглубленную дорогу, и позиции у мелового карьера — место представляло собой гадючье гнездо, состоящее из бетонных огневых точек, пулеметных бункеров, блиндажей глубиной до тридцати футов и запутанного лабиринта траншей с дощатыми настилами по дну. Наши парни выбили немцев с протяженного участка позиций и теперь отражали беспорядочные контратаки.

Окопные бои тяжелы даже при самых благоприятных обстоятельствах, а в таком «муравейнике», когда понесены значительные потери в людях и боеприпасы на исходе, они чудовищно тяжелы. К середине дня наши солдаты израсходовали полностью ручные гранаты и почти все патроны для винтовок и двух оставшихся «льюисов». Телефонные линии, протянутые через «ничейную» полосу, почти сразу были повреждены снарядами, а при любой попытке связаться с нашими позициями с помощью сигнальных флажков или фонарика сигнальщик моментально навлекал на себя огонь.

Я переговорил с единственным офицером, которого сумел найти, капитаном Ревиром, и мы решили попробовать вернуться к нашим траншеям с наступлением сумерек.