Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

правда, было бы несправедливо обвинять его в жестокости, ведь он всего лишь выполнял поручения Савелия. Быть может, он и не знал, как вести себя иначе, не распуская кулаков. Я оставила его управляющим в этой усадьбе, но прежде заставила поклясться, что он впредь ни на кого не поднимет ни голоса, ни руки. Уж не знаю, всегда ли он сдерживал свой нрав. Во всяком случае, я за ним греха не видела, а остальная прислуга не жаловалась. Осип знал о моем маскараде. Я сочла возможным рассказать ему о и шантажисте. Он вызвался поговорить с голубятником. И поначалу я была рада. Рада тому, что не придется делать этого самой. И рада тому, что Осип – я была уверена! – благодаря своему крутому нраву, как никто другой, сумел бы раз и навсегда вразумить негодяя.

– И что же случилось? – глупо спросил Иван Никитич. – Ах да! То есть, конечно. Я просто в том смысле хотел спросить…

Катерина Власьевна повернулась к столу, открыла запертый на ключ ящик и передала писателю незапечатанный конверт.

– Это письмо я передам своему душеприказчику и велю хранить пятьдесят лет, а по истечение этого срока сжечь, ежели за эти годы никто к делу о смерти голубятника не будет привлечен. Тогда уже не останется в живых никого из причастных, и дело Карпухина, надо думать, всеми забудется. Прочтите.

Иван Никитич развернул исписанный неловким почерком лист и прочитал:

«Будучи в здравом уме и трезвой памяти я, Семенов Осип Петрович, хочу сделать признание своей вины в смерти Петра Порфирьевича Карпухина, произошедшей 26 августа 1900 года в городе Черезболотинске на Луговой улице, в собственном его доме, на голубятне.

Выше поименованный Карпухин взял в привычку оговаривать честных граждан, адресуя им охальные письма и требуя денег за молчание. Нарочно скажу: письма содержали не правдивые сведения, один лишь оговор. Я пришел к Карпухину, имея целью говорить с ним, чтобы он эту свою дурную привычку оставил. Карпухин же, сидя у себя на голубятне, говорить со мной и даже спускаться отказался, требуя денег и угрожая. Тогда я сам поднялся к нему наверх, причем Карпухин кидал в меня птичьим кормом, пометом и соломою. Поднявшись на голубятню, я, не намереваясь и пальцем никого трогать, завел разговор о том, что не пристало оговаривать своих соседей, не имея никаких доказательств вины. На это Карпухин достал из кармана исписанные листы и принялся их показывать. Из этих листов следовало, что он следил за некоторыми жителями нашего города и записывал за ними. Я попытался отобрать записки у Карпухина. Он противился их отдавать. Затем же, вопреки моим благим намерениям, а только лишь в результате несчастного случая, Карпухин поскользнулся, не удержал равновесия и упал с голубятни. Я поспешил ему на помощь, но тот упал таким манером, что помочь ему уже никак не было возможно. Свидетельствую, что был очевидцем падения, произошедшего по несчастному стечению обстоятельств. Ежели кто будет обвинен в убийстве означенного Петра Порфирьевича Карпухина, жителя Черезболотинска, то обязуюсь явиться в полицейский участок и свидетельствовать, что никто другой к смерти означенного человека не имел касательства. Собственноручно записано Семеновым Осипом Петровичем и заверено в присутствии двух свидетелей: купчихи первой гильдии Добытковой Катерины Власьевны и ее горничной Спиридоновой Дарьи»

– Так, значит, это Осип хотел отобрать листки и, не желая того, столкнул Карпухина вниз… – задумчиво проговорил Иван Никитич, возвращая признание Катерине Власьевне.

– Я искренне надеюсь, что у Осипа не было намерения убивать голубятника, – кивнула она. – Но вспоминая, как они с Савелием, чуть что было не по их слову, наказывали каждого, кто под руку подвернется, скорой расправой, уверена, что он мог прибегнуть к насилию. Потому и виню себя, что испугалась и не пошла говорить с Карпухиным сама. Осип же, поняв, что произошло, и что Карпухин мертв, явился ко мне и в тот же вечер честно все рассказал. Я… Боже мой! Я была в полном ужасе! Не знала, что делать. Осип сразу сказал мне: найдут Карпухина и бутылку дурного вина, что была у него на голубятне, поймут, что он оступился с пьяных глаз, да и допытываться более не станут. Я поначалу согласилась. Но потом, когда Осип ушел уже к себе, стала сомневаться. Места себе не находила. Стала думать, а что если Карпухин еще жив? Наконец, я совсем извелась и решила пойти посмотреть. Как купчиха Добыткова я не могла поздним вечером отправиться в город пешком и явиться на улицу, где назавтра нашли бы покойника. Я переоделась в мужской костюм Девинье.

– Вы ходили к дому Карпухина? В тот самый вечер? – не поверил Иван Никитич, тотчас представляя себя на месте Добытковой и сомневаясь, что осмелился бы отправиться в сумерках один через поля к месту, где лежит мертвец. – А ведь точно! Пристав говорил, что одна женщина видела на Луговой странного пешехода, похожего по описанию на француза.

– Я должна была убедиться в том, что голубятник, действительно, умер и что ему уже ничем нельзя помочь. Была у меня и другая мысль: точно ли Осип забрал у него все записки, которые могли бы указать на меня. Да, мне совестно признаваться, но я страшилась и того, что на утро их могли там найти. Так что мне пришлось самолично убедиться в том, что Карпухин при падении сломал себе шею. Как и в том, что Осип обыскал его и забрал все бумаги, которые были при нем. Когда я вернулась давеча из Риги, мне показали номер «Черезболотинского листка», в котором говорилось о том, что в бумагах покойного были найдены черновые записи этих писем. Но тогда, ночью, я не решилась зайти в дом, понадеявшись, что шантажист все свои сомнительные записки носил всегда при себе. Домой я вернулась в отчаянии, с тяжелым грузом вины на душе, не зная, что делать дальше. Здраво рассуждая, нужно было заявить с полицию. Но я так боялась, что имя Добытковых станет рядом с Карпухинским. Да и как бы я объяснила там, в полиции, откуда мне стало известно о смерти голубятника? Я не могла оставаться в доме, мне было душно и тесно. Я пошла на берег озера, чтобы иметь хоть глоток свежего воздуха. А, может, чтобы броситься в воду и покончить со всем разом. Вдруг я обнаружила, что на мне все еще костюм Девинье. Он стал мне ненавистен. С этим маскарадом нужно было покончить раз и навсегда. Я бросилась обратно в дом, отыскала спички, схватила в передней какой-то салоп