КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы - Леонид Млечин

В 1939-м из лагерей было освобождено 223,6 тысячи человек, из колоний — 103,8 тысячи.

Однако одновременно было арестовано 200 тысяч человек, не считая депортированных из западных областей Белоруссии и Украины после раздела Польши осенью 1939 года. Права Особого совещания при НКВД СССР, которое выносило внесудебные приговоры в тех случаях, когда не было никаких доказательств, по настоянию Берии были расширены.

И знаменитое указание Сталина разрешить пытать и избивать арестованных появилось в письменном виде не при Ежове, а при Берии.

Речь идет о шифротелеграмме секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий нацреспублик от 10 января 1939 года, подписанной Сталиным: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК… ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Евгений Гнедин, бывший заведующий отделом печати НКИД, арестованный в мае 1939 года, прошел через лагеря, выжил и оставил воспоминания. Он описал, как его привели к Кобулову:

«Передо мной за солидным письменным столом восседал тучный брюнет в мундире комиссара первого ранга — крупная голова, полное лицо человека, любящего поесть и выпить, глава навыкате, большие волосатые руки…

Кобулов заканчивал разговор по телефону. Заключительная реплика звучала примерно так:

— Уже сидит и пишет, да-да, пишет, а то как же!

Кобулов весело и самодовольно хохотал, речь шла, очевидно, о недавно арестованном человеке, дававшем показания.

Обернувшись ко мне, Кобулов придал лицу угрожающее выражение. Не отводя глаз, он стал набивать трубку табаком из высокой фирменной коробки „Принц Альберт“. Я сам курил трубку и очень ценил этот превосходный американский табак, который в Москве нельзя было достать… Грозным тоном Кобулов заявил мне, что я разоблачен и вскоре буду расстрелян… Он потребовал, чтобы я рассказал ему о моих „связях с врагами народа“…»

Поскольку Гнедин не желал раскаиваться, то утром, часа через четыре после окончания первого ночного допроса, его снова вызвали:

«Через площадку парадной лестницы, через приемную и обширный секретариат меня провели в кабинет кандидата в члены политбюро, наркома внутренних дел Л. П. Берии.

Пол в кабинете был устлан ковром, что мне вскоре пришлось проверить на ощупь. На длинном столе для заседаний стояла ваза с апельсинами. Много позднее мне рассказали истории о том, как Берия угощал апельсинами тех, кем он был доволен. Мне не довелось отведать этих апельсинов.

В глубине комнаты находился письменный стол, за которым уже сидел Берия и беседовал с расположившимся против него Кобуловым. Меня поместили за стол рядом с Кобуловым, а слева, рядом со мной, — чего я сначала в волнении не заметил, — уселся какой-то лейтенант…

Кобулов официальным тоном доложил:

— Товарищ народный комиссар, подследственный Гнедин на первом допросе вел себя дерзко, но он признал свои связи с врагами народа.

Я прервал Кобулова, сказав, что я не признавал никаких связей с врагами народа… Добавил, что преступником себя не признаю.

Кобулов со всей силой ударил меня кулаком в скулу, я качнулся влево и получил от сидевшего рядом лейтенанта удар в левую скулу, удары следовали быстро один за другим. Кобулов и его помощник довольно долго обрабатывали мою голову — так боксеры работают с подвешенным кожаным мячом. Берия сидел напротив и со спокойным любопытством наблюдал, ожидая, когда знакомый ему эксперимент даст должные результаты…

Убедившись, что у меня „замедленная реакция“ на примененные ко мне „возбудители“, Берия поднялся с места и приказал мне лечь на пол. Уже плохо понимая, что со мной происходит, я опустился на пол… Я лег на спину.

— Не так! — сказал нетерпеливо кандидат в члены политбюро Л. П. Берия.

Я лег ногами к письменному столу наркома.

— Не так, — повторил Берия.

Я лег головой к столу. Моя непонятливость раздражала, а может быть, и смутила Берию. Он приказал своим подручным меня перевернуть и вообще подготовить для следующего номера задуманной программы. Когда палачи (их уже было несколько) принялись за дело, Берия сказал:

— Следов не оставляйте!..

Они избивали меня дубинками по обнаженному телу. Мне почему-то казалось, что дубинки резиновые, во всяком случае, когда меня били по пяткам, что было особенно болезненно, я повторял про себя, может быть, чтобы сохранить ясность мыслей: „Меня бьют резиновыми дубинками по пяткам“. Я кричал — и не только от боли, но наивно предполагая, что мои громкие вопли в кабинете наркома, близ приемной, могут побудить палачей сократить операцию. Но они остановились, только когда устали».

То же самое происходило по всей стране.

Писатель Кирилл Анатольевич Столяров цитирует в своей книге о министре госбезопасности Абакумове рапорт заместителя начальника райотдела НКВД в Гаграх В. Н. Васильева (начальником отдела был будущий министр госбезопасности Грузии Рухадзе):

«Арестованных на допросах били до смерти, а затем оформляли их смерть как умерших от паралича сердца и по другим причинам…

Арестованного били по нескольку часов подряд по чему попало… Делалась веревочная петля, которая надевалась на его половые органы и потом затягивалась… Майор Рухадзе дал сотрудникам установку: „Кто не бьет, тот сам враг народа!“

Однажды я зашел в кабинет следователя, который допрашивал арестованного эстонца по подозрению в шпионаже на немцев. „Как он ведет себя?“ — спросил я. „Молчит, не хочет признаваться во вражеских намерениях“, — ответил следователь, заполняя протокол. Я внимательно посмотрел на арестованного и понял, что тот мертв. Обойдя вокруг него, я заметил кровь на разбитом затылке… Тогда я спросил следователя, что он с ним делал, и он мне показал свернутую проволочную плеть, пальца в два толщиной, которой он бил этого арестованного по спине, не заметив того, что тот уже мертв…

Словом, в помещии райотдела днем и ночью стоял сплошной вой, крик и стон…»

Арестованный Рухадзе скажет потом, что его бывший заместитель преувеличивает: избивали только по ночам, днем в райотдел приходили посетители и бить было невозможно.

Репрессии с назначением Берии вовсе не закончились. А приказы об исправлении ошибок и увольнение из аппарата проштрафившихся были обычной практикой взваливания вины за прошлое на предшественников. И людям казалось, что худшее позади, что пришли наконец справедливые люди и наведут порядок. Аврально-штурмовая работа госбезопасности при Ежове сменилась планомерной чисткой при Берии.

Василий Иванович Бережков, автор книги о начальниках Ленинградского управления госбезопасности, цитирует обращение секретаря Псковского окружкома партии Игнатова от 27 января 1939 года к первому секретарю обкома Жданову: начальник Псковского окружного отдела НКВД «Карпов и его подчиненные не сделали для себя никаких выводов, вытекающих из решения ЦК… Вместо того чтобы организовывать беспощадную борьбу со всеми врагами СССР, по существу ослабили, если не прекратили борьбу со врагами народа… Если с 17 сентября по 18 ноября 1938 года было разоблачено и арестовано 1193 человека, то с 18 ноября 1938 года по 14 января 1939 года только 12 врагов народа».