Темная материя - Юли Цее

— Будет немного больно, — говорит он. — Держитесь и будьте внимательны.

Себастьян смотрит на него и ждет.

— Кончай с doublethink’ом, — говорит комиссар.

— Что это значит?

Себастьян вскакивает и снова падает на стул, потому что комиссар руками придавил его плечи.

— Слушайте внимательно, — говорит комиссар. — Кончай с doublethink’ом!

Сначала ничего не происходит. Проходит почти минута, прежде чем Себастьян снова вскакивает и начинает молотить руками, нанося удары Шильфу, словно утопающий, который топит спасателя. Низко склонившись над сидящим Себастьяном, комиссар всем весом своего тела сдерживает его, силясь побороть припадок.

— Только не это! — орет Себастьян.

— Кончай с doublethink’ом, — повторяет комиссар.

— Оставьте мне Оскара! Оставьте катастрофе хотя бы какой-то смысл!

Буйный припадок как начался, так и прекратился внезапно. Себастьян упал головой на столешницу и лежит там как мертвый. Самоубийство было бы логично в его положении. Человек все потерял, распрямляет спину, берет шляпу и уходит. Логика — это чувство достоинства. Но тут появляется новая коротенькая фраза, и она гораздо хуже, чем первая. «Кончай с Даббелингом» было трагическим приказанием разрушить собственную жизнь. «Кончай с doublethink’ом» — это уже фарс. Дикая случайность, отравляющая ядом нелепого комизма все, что из нее следует.

Комиссар понимает Себастьяна, почему тот не двигается. Он даже опасается, как бы лицо сидящего, если он выпрямится, не превратилось в дурацкую карикатуру. Руки Шильфа все еще лежат на чужой спине. Для полновесности тишины недостает разве что тиканья часов с кукушкой. Едва комиссар подумал, что ему ничего не остается, как посреди разгрома, царящего в кухне, сварить для них обоих кофе, как вдруг Себастьян тихонько засмеялся.

— Вера Вагенфорт! — произносит он. — Ее голос ведь сразу показался мне знакомым. Это же та брюнетка! Из приемной самого большого ученого в области физики элементарных частиц. — Он снова смеется. — Вероятно, он даже предполагал, что я ее узнаю. Что я весело позвоню ему и обзову хулиганом. А вместо этого я убиваю человека. Не правда ли, мы всегда слышим то, что хотим услышать?

— Этого нельзя полностью отрицать, — осторожно соглашается комиссар.

— А я-то думал, что дошел до точки! — Себастьян поворачивает голову, и Шильф видит его лицо — от лежачего положения на столе оно смялось в кривую гримасу. — Оскар был прав. Я не знаю, что такое непоправимая вина.

Всхлипывание слышится как будто откуда-то со стороны, тихое и жалкое, как у ребенка, захныкавшего где-то там, в отдалении. Себастьян закрывает лицо решеткой из растопыренных пальцев. Распяленный рот превратился в четырехугольное отверстие, испускающее беззвучный крик, от которого сотрясается все тело Себастьяна. Комиссар закрывает его, дрожащего, своим телом, держит за плечи, ощущает пробегающие по нему судороги, не зная наверняка, плачет тот или смеется. Существует такая нулевая точка, в которой сливаются все противоположности. Прошло несколько минут, прежде чем миновал и этот приступ. Шильф наклоняется, чтобы поднять закатившийся под стол чайник, и ставит его на плиту.

— Сегодня вечером, — произносит он, когда чайник с водой запел, — нам с комиссаром Скурой понадобится поддержка. Могу я на вас рассчитывать?

— Вы меня уничтожили, — говорит Себастьян голосом, словно нарочно придуманным для этого мгновения. — Я принадлежу вам.

— Хорошо, — говорит Шильф.

Наполняя одной рукой чашки, он другой вынимает из кармана мобильник и нажимает кнопку.

— Добрый вечер, — говорит он в трубку. — Говорит комиссар Шильф. Осталась еще одна партия, которую мы должны доиграть до конца.

Вообще-то, Рита могла бы заранее догадаться, что из целой череды странных дней этот день будет самым странным. Утром, когда она наскоро завтракала, кошку вырвало прямо на кухонный стол. В кошачьей блевотине виднелись кусочки куриного салата, который накануне ела и Рита. Ей стало нехорошо. После звонка Шнурпфейля из Гвиггена ей моментально стало лучше. Следствие было благополучно завершено, доказательная база в порядке, выносить окончательное решение, как всегда, будет судья. Полдня после обеда она половину времени потратила на составление отчета для прокуратуры и Министерства внутренних дел, но все равно ей так и не удалось вызвать в себе тот подъем, который всегда приходит после окончания сложного дела. Когда зазвонил телефон, она уже знала зачем. Она-то, может быть, и решила, что покончила с этим делом. Но комиссар Шильф так не думает.

Против призыва о помощи невозможно сражаться. И Рита, выполняя просьбу Шильфа, позаимствовала в отделе по охране порядка служебный автобус. Усатого начальника управления она опять уговорила еще немного подождать, поклявшись своей карьерой представить к следующему понедельнику полный отчет, в котором такие слова, как «врач», «пациент» и «больница», вообще не будут встречаться. Сейчас она сидит на задней скамейке служебного автобуса рядом с официально признавшим свою вину преступником, понимая, что ее профессиональное будущее, как говорится, висит на тоненькой ниточке. Стоило ей подумать, в какого рода сеть вплетена эта ниточка, как ей снова стало нехорошо, на этот раз уже надолго.

Сначала они с Шнурпфейлем остановились перед домом на Ремесленном ручье, чтобы забрать оттуда Шильфа и убийцу. Последний нес в руке бело-голубой дорожный холодильник. «Из бывших семейных запасов», — пояснил он вместо приветствия, забираясь к Рите на заднее сиденье. Затем комиссар потребовал заехать по дороге в велоклуб и конфисковал там без какого-либо правового обоснования два велосипеда, которые теперь, словно краденое имущество, лежат в багажном отделении автобуса. Следующая остановка была у судмедэкспертизы. После того как они там побывали, убийца, точно в трансе, смотрит перед собой отсутствующим взглядом, придерживая на коленях холодильную камеру и время от времени поглаживая рукой по голубой крышке. Рита запрещает себе даже думать о том, что лежит в холодильнике и как оно туда попало, потому что иначе можно свихнуться. Похоже, и Шнурпфейль чувствует то же самое. Он ведет машину через центр города, следуя указаниям Шильфа. Он слишком круто берет повороты и тормозит так нервно, что пассажиры то и дело кланяются и снова выпрямляются.

Но что хуже всего, так это голос первого гаупткомиссара криминальной полиции. Шильф, сгорбясь, притулился на месте рядом с водительским и разглагольствует в ветровое стекло про какие-то ветки и пруды, про параллельные вселенные и тому подобную муть. Этот безумный монолог вконец довел комиссара Скуру, она даже подумала, хоть бы Шнурпфейль съехал с дороги, вышвырнул бы у ближайшей заправки всех, кроме нее, из машины и погнал бы с ней, не останавливаясь, по А5 в направлении Базеля куда глаза глядят, пока за деревьями не покажется море. К сожалению, Шнурпфейль ничего подобного не делает. Он сосредоточенно следит за дорогой, где настал вечерний час пик, и ни единым движением не выдает того, что сейчас он как раз представляет себе, как мог бы у следующей автозаправки вышвырнуть всех, кроме Риты, из машины, и погнал бы с ней, не сворачивая по дороге, пока не покажется море.