Выдумщик - Андрей Константинов

Андрей даже руками развел:

— Ну, Катя… Это же совсем другое дело!

— Вот и у меня «другое»! — ее логика была даже не железной, а, скорее, чугунной.

Обнорский начал что-то объяснять, рассказывать, доказывать, взывать — в общем, повел себя очень глупо и чуть было не довел Катерину до истерики. Хорошо еще, что Андрей вовремя вспомнил высказывание одного своего бывшего сослуживца, старого «переводяги» майора Доманова (большого специалиста в женской психологии): «Если баба ревнует — словами ей уже ничего не объяснишь и не докажешь, даже пытаться не стоит. Доказывать всю несостоятельность ее подозрений нужно руками, губами и другими частями тела — короче, волочь ее в койку, невзирая на сопротивление и слезы».

Воплотив завет дяди Бори Доманова в жизнь, Обнорский (в который уже раз) убедился в мудрости и огромном жизненном опыте «старого майора»… Позже, уже в перебуравленной напрочь постели, Серегин заверил Катю, что ни к каким «шлюхам и журналюхам» не рвется, и вообще, — она, Катя, такая женщина, с которой никто сравниться не может ни по каким параметрам, а поэтому он, Обнорский, собирается проводить дни в аскетическом томлении и в трепетном ожидании следующей поездки в Стокгольм.

Кажется, он все-таки сумел убедить Катерину в своем целомудрии — более того, Андрей даже сам себе почти поверил… Странное дело — Обнорскому было почему-то очень приятно, что Катя его ревнует… Хотя — то ж здесь странного, многие, наверное, согласятся с тем, что любовные утехи после сцен ревности бывают особенно жаркими… Если, конечно, выяснение отношений не перерастает в мордобой.

В общем, прощальная ночь в Стокгольме прошла бурно, а поэтому утро, конечно, наступило недопустимо быстро…

Андрей с Катериной договорились так — Обнорский прилетает в Стокгольм к Новому году, недельки на полторы. Серегину ведь нужно было, в конце концов, и для родной газеты поработать… Они решили поддерживать связь в одностороннем порядке, то есть звонить должен был только Андрей Кате в условленное время и в условленные дни, и только с переговорных пунктов или совсем «левых» телефонов… Обнорский не очень верил в то, что его служебный и домашний телефоны постоянно прослушиваются, но все же рисковать не стоило… Мало ли бывает глупых случайностей — из них, считай, вся жизнь состоит…

Утром, 16 декабря Ларс Тингсон забрал с гостеприимной виллы газеты «Экспрессен» прекрасно выспавшегося жизнерадостного Цоя и невменяемого Обнорского и повез ребят в аэропорт. Перелет до Петербурга в памяти Серегина не отложился: сразу после прощания с Ларсом Андрей то ли уснул, то ли упал в обморок — в общем, вплоть до пограничного контроля в Пулково Игорь кантовал его, как куклу. Вернувшись в Питер и, наконец, отоспавшись, Обнорский полностью погрузился в свои журналистские дела, не забывая, однако, и о «концессии». Свободного времени у него не стало в принципе — он забыл напрочь и о книжках, и о фильмах, и о театрах, и даже о знакомых женского пола. На «личной» жизни пришлось поставить крест — впрочем, Обнорского, постоянно вспоминавшего стокгольмские ночи, это обстоятельство не особо удручало.

Каждый день у Серегина проходил по одному и тому же распорядку: с десяти утра и до восьми вечера «работа в редакции», с девяти вечера и часов до трех ночи «работа дома»… По субботам и воскресеньям Андрей, правда, в редакцию не ездил, но это ничего не меняло — он сидел дома и чертил схемы, составлял досье, проигрывал в голове десятки вариантов разных комбинаций… Всю первую неделю Серегин лишь систематизировал и сортировал информацию, полученную от Кати, сопоставлял ее с досье, оставшимся от Сереги Челищева, и со своими собственными данными. Работа эта была очень кропотливой, муторной и не очень интересной, но Андрей делал ее скрупулезно и тщательно, помногу раз перечитывая и переписывая разделы, посвященные организациям и «персоналиям», составлявшим «империю» Виктора Палыча.

К 24 декабря Обнорский счел, что этап «изучения обстановки» завершен, и приступил ко второму этапу — «оценке обстановки». Организация Антибиотика поражала своей мощью, своими возможностями, своими финансовыми и человеческими ресурсами. Однако, как и в любой больной структуре — в ней должны были быть слабые места… На их высчитывании Андрей и сконцентрировался… Иногда ему казалось, что его мозг не выдержит и, перегревшись, взорвется. По ночам Обнорскому снились бесконечные схемы, самопроизвольно разраставшиеся — из квадратиков, кружков и треугольников вылезали какие-то хари, схемы перемешивались и рассыпались, ломая стрелки связей, и Серегин постепенно привык просыпаться в холодном поту по несколько раз за ночь.

В середине последней недели декабря Андрей сумел прийти к выводу, что наиболее перспективным звеном в организации Антибиотика для их с Катериной «концессии», безусловно, являлась так называемая «портовая бригада». И дело было не только в личностных характеристиках некого Плейшнера — «наместника» Виктора Палыча в порту, — слабость этой «грядки» заключалась, скорее, в особенностях территории, на которой она находилась. Ведь Морской порт в Питере в определенных кругах называли «подрасстрельной» территорией — по аналогии с «подрасстрельными» статьями Уголовного кодекса… В порту сталкивались, скрещивались, смешивались интересы самых разных людей и организаций — государственных и частных, российских и иностранных, легальных и теневых… Постоянно вспыхивали большие и маленькие конфликты, которые разрешались мирно, кроваво и «как бы мирно» — то есть когда трупов вроде и не было, но непонятно как и куда исчезали целые фирмы… Короче говоря — в порту давно уже сложилась настолько мутная обстановка, что даже специалисты могли разобраться в ней далеко не сразу, тем более, что эта обстановка не отличалась стабильностью, она постоянно менялась под влиянием самых разных внутренних и внешних факторов… Учесть и осмыслить все эти факторы, наверное, не смог бы и самый лучший аналитик… Обнорский тоже не надеялся «объять необъятное», но он твердо знал одно — в мутной воде легче ловить крупную рыбу, а также легче скрываться от суперкрупных рыб…

С другой стороны — и информация о «портовой бригаде», собранная Андреем в отдельный реестр, давала хорошую пищу для размышлений… Во-первых, сам «бригадир», то есть месье Плейшнер, характеризовался разными источниками как человек с замашками уголовника средней руки и старой формации — господин Некрасов, несмотря на «профессорскую» внешность, не отличался образованностью, высокими аналитическими способностями и умением видеть стратегическую перспективу. Зато Плейшнер был жесток, жаден и склонен к завышенным самооценкам, а еще — он очень боялся Антибиотика, который контролировал его напрямую… Из-за этого страха, кстати, сам Некрасов имел намного меньше личных прибылей, чем мог бы — он все время трясся, что патрон заподозрит его в крысятничестве, поэтому о любой более-менее крупной «теме» информировал Виктора Палыча.

Антибиотика же это весьма устраивало — если «тема» действительно была стоящей, то он обязательно «влезал» в нее лично и снимал пенки… «Официально» навар шел как бы в «общак», но — Виктор Палыч давно уже, наверное, и сам не мог провести четкую грань между своим личным карманом и «общаковскими закромами»…

«Финансовым директором» при Плейшнере состоял некто Моисей Лазаревич Гутман, который, по словам Катерины, был талантливым (а возможно, даже гениальным) мошенником — но и этот господин не поднимался до стратегии, оставаясь лишь прекрасным тактиком в своем секторе деятельности, кстати, не очень широком… В целом, «портовая бригада» трудилась в очень непростой обстановке — она, конечно, не контролировала ни весь объем коммерческой активности в порту (а полностью его вообще никто не контролировал), ни даже пятую его часть, Плейшнер управлял именно «грядкой» — одной грядкой в большом огородном хозяйстве…