Паноптикум - Элис Хоффман

Приближались последние выходные мая, и улицы Кони-Айленда уже заполнили толпы людей, стремившихся отдохнуть от города и отвлечься от тягот своего шаткого существования. Вот-вот должен был открыться во всем своем обновленном великолепии Дримленд и начаться сезон, когда все пляжи будут усеяны прибывшими с Манхэттена телами, все купальни, включая бани Ленца и Тонтона, будут переполнены. По эспланаде Айрон Пир прогуливалось все больше людей, наблюдавших за подготовкой аттракционов, покраской коней на карусели Джонсона и проверочными запусками пустых вагончиков на гигантских «американских горках», чей грохот был слышен по всей округе.

Официальных объявлений о закрытии музея не делалось, просто его двери были заперты. Профессор проиграл в состязании со своими коллегами, многие из которых его не уважали и не верили, что увидят Загадку Гудзона. Он был известным мошенником, игравшим на наивности неопытных зрителей, которых можно было убедить в реальности русалок и девушек-бабочек, тогда как на самом деле они были просто людьми с физическими дефектами и их лишь сильно гримировали и одевали таким образом, чтобы они казались порождением ночных кошмаров или мечты. Что было реально, так это падение доходов и невозможность поправить дела с помощью Загадки Гудзона. Черепаху теперь кормили травой вместо салата и свежих овощей, птицы в клетках клевали объедки с хозяйского стола.

Когда в день предполагавшегося открытия «живые чудеса» прибыли в музей, их встретила страшная вонь огромной прогнившей рыбины, которую сжигали во дворе вместе с мусором. Кусочки чешуи поднимались в воздух и кружились в майском небе, как какие-то серебряные осы. Морин разговаривала с артистами сквозь занавеску на дверях, не осмеливаясь открыто сказать им, что в них больше не нуждаются. Она старалась говорить суровым тоном, потому что слова сочувствия в сложившихся обстоятельствах были бы неуместны. Малия, выступавшая у них с семи лет, плакала в объятиях своей матери, все остальные сгрудились толпой, не в силах поверить, что внезапно остались без средств к сущестованию.

Во всех развлекательных заведениях Кони-Айленда штаты к началу сезона уже были набраны, и даже в самых непрезентабельных было практически невозможно найти работу.

– Можно ли поступать с нами таким образом после стольких лет работы? – спросил один из братьев Дюрант.

– Нельзя, – отвечала Морин. – Но он так поступает.

– Да чтоб ему сгореть в аду! – воскликнула мать Малии, несказанно всех удивив, так как до сих пор считалось, что она говорит только на родном португальском языке. – Ничего другого он не заслуживает!

Коралия хотела попросить у всех прощения, но Морин остановила ее.

– Это твой отец так решил. Может быть, на будущий год он опять наймет их всех. Жизнь непредсказуема.

– Он и тебя выкинет так же, когда ты будешь больше не нужна ему?

– Уже выкинул, – произнесла Морин почти шепотом. – Уволил меня.

– Что же ты тогда здесь делаешь? – с недоумением спросила Коралия.

– Жду, когда ты упакуешь свои вещи. – Морин настаивала, что Коралии никоим образом нельзя оставаться в этом доме, и ей надо бежать как можно быстрее, взяв с собой только самое необходимое.

Сознавая справедливость слов экономки, Коралия бросилась наверх и стала укладывать в свою сумку из воловьей кожи самые дорогие для нее вещи – одежду, книги и нитку жемчуга, оставленную ей матерью. Со всем этим она поспешила обратно, но в гостиной ей стало жаль всех, кого она бросает. Ей хотелось взять с собой эхиноцереус с его внезапно зазеленевшими палками, освободить черепаху, чей панцирь она зимой натирала маслом, выпустить колибри из их клеток. Возможно, из-за этой задержки отец обнаружил Морин на кухне. Он давно уже велел ей убираться на все четыре стороны, а она не подчинилась. Его возмущение подогревалось солидной порцией рома. Коралия услышала гневный крик отца и рассудительный голос Морин, пытавшейся его умиротворить. Профессор не хотел слушать никаких доводов и стал избивать Морин. В кухне поднялся страшный шум.

– Мне следовало знать, что у меня на кухне окопалась воровка! – кричал Сарди. – Сколько раз можно повторять одно и то же? Тупица! Я думал, ты знаешь свое место!

– Не орите на меня! Я у вас уже не работаю.

Коралия подбежала к дверям кухни и заглянула внутрь. Морин, зажатая в углу за плитой, держала большую сковородку, обороняясь ею, как щитом, от ударов Профессора. Тот выхватил у нее сковородку и собирался использовать ее как оружие против Морин, которой оставалось только прикрывать голову руками. Коралия кинулась к отцу и схватила его за руку. Профессор, повернувшись к Коралии, хотел ударить ее, но тут увидел, что это его дочь.

– Не бейте ее! – сказала Коралия. – Я сама решила уехать. Морин тут ни при чем.

– Ах, так вы сговорились, что ты убежишь из дома? А в какие еще заговоры против меня ты вступала? И как я могу верить тебе хоть в чем-нибудь после этого? Заключение о твоем физическом состоянии тоже было обманом?

– Ты должна идти, – уговаривала Коралия служанку, умоляюще глядя на нее, так как боялась, что Профессор нанесет Морин какое-нибудь увечье.

Лицо Морин так побледнело, что старые ожоги выделялись на ее коже, как разбросанные по ней красные лепестки. На голове ее зияла свежая рана, на щеке и подбородке образовались синяки, по форме напоминающие бабочек. Тем не менее она не желала уходить, пока Профессор не схватил ее и не вытолкал за дверь. С торжествующим видом он запер за ней дверь. Морин стала стучать в оконное стекло и требовать, чтобы Профессор выпустил Коралию. Взгляды двух женщин встретились, и в них была любовь, которая выдержит любые испытания. Тем временем Профессор повел Коралию в подвал.

– У меня не было намерения бежать, – оправдывалась она. – Я оговорилась.

– Так говорят все лжецы, – отозвался Профессор. – Я больше ни на йоту тебе не верю.

– Я вам тоже, – холодно ответила Коралия.

– Посиди тут в одиночестве, это пойдет тебе на пользу, – сказал Сарди и, втолкнув Коралию в подвал, запер дверь. В помещении было темно, но Коралия нашла свечи, фонарь и коробок спичек. В кувшине оказалась вода, и хотя она попахивала ржавчиной, Коралия умылась ею и даже немного выпила. И с удовлетворением подумала, что Морин благополучно ушла к себе и что она сама помогла ей в этом.

В эту ночь Коралия спала на полу. Так как окно было заколочено досками, в помещении было очень темно. До нее доносился гул толпы на эспланаде. Возбуждение в связи с предстоящим открытием Дримленда с каждым днем нарастало. Утром слабый свет стал просачиваться сквозь щели между досками. Коралия обнаружила немного засохших фруктов и съедобных семян, а также эмалированный горшок, который можно было использовать как ночной. Затем она отыскала орудия, которые могли оказаться ей полезны, – совок, молоток и шило. И наконец открыла тот ящик стола, где ее отец хранил свой дневник. Она с мстительным чувством схватила дневник и, сев на земляной пол, принялась читать.

Вскоре ей попалось место, где Профессор перечислял все свои покупки и указывал, где и за какую сумму он их приобрел. Он писал то по-английски, то по-французски и старательно зашифровывал записи, меняя буквы алфавита или употребляя цифры вместо букв, чтобы никто не мог их прочитать. Фокусники не делятся своими секретами, а Сарди был особенно недоверчив – очевидно, потому, что судил о людях по себе.