Подлодка - Лотар-Гюнтер Буххайм

Я стараюсь удержать свой завтрак у себя в животе и даже пробую записать что-то. Но каюту так резко бросает вниз, что содержимое моего желудка подкатывает к горлу. Мы хватаемся изо всех сил кто за что, потому что уже научены опытом: каждое скатывание вниз по водяной горке заканчивается сильным, неожиданным толчком. Но на этот раз все проходит достаточно плавно. Винты по-прежнему напористо толкают нас вперед.

На обед — колбаса и хлеб. Горячая еда исключена из рациона. Мы лопаем холодную еду из консервных банок, так как кок не может удержать свои котлы на плите камбуза. Просто уму непостижимо, как он умудрился приготовить нам горячий чай и кофе.

После трапезы командир, надев под дождевик теплый свитер, выбирается на мостик. Вместо зюйдвестки он одел водонепроницаемый резиновый капюшон, который плотно сидит на голове, оставляя открытыми лишь глаза, нос и рот.

Не проходит и пяти минут, как он возвращается. С него стекают струи воды, он сыпет такими проклятиями, которые воспроизвести невозможно. Он сердито освобождается от блестящего резинового костюма и через голову стаскивает свитер: за то короткое время, что он пробыл наверху, на спине его рубашки успело появиться темное пятно пота. Он опускается на рундук с картами, и помощник на посту управления стягивает сапоги с его ног. Из них выливается вода, которая утекает сквозь прутья решеток палубы вниз, в трюм.

Когда он выжимает свои мокрые носки, выкручивая их, как половую тряпку, сверху хлещет поток воды, который несколько раз с шипением мечется туда-сюда по нижней палубе, пока тоже не находит себе путь в трюм.

— Включить помпы! — приказывает он, вскакивая босой на влажные пайолы, и протискивается через круглый люк, чтобы развесить свои намокшую одежду на раскаленном докрасна обогревателе в рубке акустика.

Он делится со штурманом своими наблюдениями:

— Ветер переходит на левый борт. Так что пока все идет по плану.

Оказывается, наш шторм ведет себя правильно, в полном соответствии с ожидаемым от него.

— Держать прежний курс? — спрашивает штурман.

— Да — придется! Столько, сколько сможем — и пока что мы, похоже, справлялись с этой задачей.

Как будто желая возразить ему, лодка делает неожиданный курбет, и из каморки акустика, как из пушки, вылетает футляр аккордеона. Огромный ящик врезается в стенку прохода напротив.

— Надеюсь, он пустой.

Футляр впечатывается в противоположную стену, от удара раскрывается и выплевывает из себя инструмент. Шеф выглядывает в проход, наполовину с любопытством, наполовину с сожалением осматривает обломки и констатирует:

— Ему это явно не на пользу.

На помощь скорее ползком, нежели бегом, приходит помощник по посту управления, который поднимает аккордеон и собирает останки футляра.

Командир, пошатываясь, добирается до кают-компании и надежно усаживается в своем углу, в торце стола. Он крутится и так, и этак, на секунду закрывает глаза, как будто пытаясь вспомнить, каким образом он устраивался тут раньше, пробует разные положения, пока не находит достаточно основательное, чтобы следующий скачок лодки не выбил его с занимаемой позиции.

Все мы втроем дружно склоняем головы над своими книгами. Спустя некоторое время командир отрывается от своей:

— Вы только послушайте! Это лучшее описание!

Я нахожу параграф, на который он показывает пальцем:

— Капризы ветра, как и людские прихоти, являются результатом опасной снисходительности к себе, приводящей к разрушительным последствиям. Долго не затухающий гнев, ощущение своей несдерживаемой ничем силы портят открытый, великодушный характер Западного Ветра. Его сердце словно изъедено затаенной злобой, давно вынашиваемой местью. Он разрушает свои собственные владения, наслаждаясь своей неукротимой мощью. Сначала он хмурит брови с юго-западной стороны небосклона. Он раздувает свою ярость ужасными шквалами ветра и затягивает свое царство сбитыми в непроглядную груду тучами. Он сеет беспокойство на палубах несущихся по ветру кораблей, заставляет покрытый пенными космами океан казаться старее своего возраста и серебрит сединой волосы шкиперов парусников, стремящихся домой в сторону Канала. [57] Западный Ветер, начинающий свой разбег с юго-западной стороны, похож на сошедшего с ума властелина, гонящего со страшными проклятиями своих самых преданных подданных вперед, к крушению, катастрофе и гибели.

Я переворачиваю книгу и читаю на обложке: Джозеф Конрад. Зеркало моря.

Среда.

— Эта дрянная погода хороша одним, — говорит Старик. — По крайней мере, у нас над головой нет вражеских самолетов.

Ночью не удается выспаться. Моя койка пытается вышвырнуть меня, невзирая на ограждение, либо распластать меня по фанерной обшивке. Дважды я выбираюсь из постели потому, что не могу дольше выносить это. Я чувствую себя так, будто не смыкал глаз целую неделю.

Шторм не выказывает ни малейшего желания оставить нас в покое. День проходит в мучительной дремоте. Вся команда позволяет себе все больше и больше впадать в апатию.

Четверг.

Командир лично зачитывает заключительные слова сделанной им в боевом журнале записи:

— Ветер юго-юго-западный, 9—10 баллов. Море 9 баллов. Облачность. Барометр 711, 5. Сильный шквалистый ветер.

Сказав «облачность», он, как обычно, недооценивает обстановку. «Видно как в парной бане» было бы ближе по смыслу. Взглянув вверх, можно подумать, что вода и воздух слились в одну стихию, оставив миру лишь три из них. Шторм разбушевался еще больше — как и предсказывал Старик.

Я снимаю свой плащ с крючка, привычно обматываю шею полотенцем и беру из рубки акустика свои резиновые сапоги, где они сушились рядом с обогревателем. Я собираюсь стоять вахту вместе со штурманом. Только я наполовину натянул один сапог, как палуба уходит у меня из-под ног. Я барахтаюсь на спине, подобно перевернутому жуку, прямо посреди прохода. Не успеваю я подняться на ноги, как следующий крен опять заваливает меня. Наконец я ухитряюсь встать, держась за трубы водяного радиатора.

Сапоги изнутри влажные. Вытянутая ступня моей ноги не пролезает в голенище. Надевать сапог стоя всегда неудобно, поэтому я пробую обуться сидя. Так-то лучше. Надо было сразу усесться. Нахлынувший вал настежь распахивает зеленую занавеску, загораживающую вход в командирскую кабинку. Он снова заполняет журнал боевых действий, задумчиво покусывая карандаш. Должно быть, сочиненное им предложение содержит лишнее слово, не входившее в первоначальный замысел автора. Старик всегда формулирует свои мысли так, будто сочиняет международную телеграмму, каждое слово в которой стоит уйму денег.

Теперь наденем непромокаемые штаны поверх сапог. Они тоже не просохли изнутри. Непромокаемые, «промасленные» одежды — это еще один архаизм; на самом деле они пошиты из прорезиненной ткани. Я чуть было не заработал себе вывих, пока надел штаны до уровня колен. Ладно, видно, настала пора оторвать задницу и встать на ноги! Проклятые штаны не повинуются мне. Я весь вспотел, пока натянул их поверх кожаного костюма.