Летящая на пламя - Лаура Кинсейл

— Теперь вижу.

Шеридан побагровел. Олимпия с интересом наблюдала за ним, она еще ни разу не видела Шеридана Дрейка в таком замешательстве.

— Я нашел его, — начал рассказывать он, как бы оправдываясь. — Птенец отбился от стаи, а эти проклятые грачи пытались заклевать его, и он не смел высунуть голову из расщелины скалы.

Шеридан вновь замахнулся веслом на огромных птиц. Они разлетелись в разные стороны, но буквально через мгновение вернулись и продолжили свое сражение за добычу.

Пингвиненок закинул головку, взглянул на Шеридана и издал протяжный крик, выражавший, по-видимому, возмущение.

— Вы опять ведете себя как настоящий герой, — сказала Олимпия.

— Я противен самому себе, — шутливо заметил Шеридан. — Стараюсь быть хамом, но это у меня не получается.

Олимпия оглядела его высокую стройную фигуру в рваном бушлате. Он стоял под порывами резкого ветра с веслом в руках, словно рыцарь со своим копьем; на мысе его сапога устроился серебристый комочек пуха, пингвиненок, который, по-видимому, относился к Шеридану с полным доверием.

— Иногда мне кажется, что вы не особенно сильно стараетесь, — тихо произнесла она.

Шеридан опустил глаза. Пингвиненок заерзал, удобнее устраиваясь, поморгал своими круглыми черными глазками и закрыл их, удовлетворенно вздохнув.

— Разве? — спросил Шеридан. — В таком случае мне придется сожалеть об этом до конца жизни.

И он вновь замахнулся веслом на обнаглевших грачей.

Неделю спустя Олимпия стояла, тяжело дыша, на коленях и наблюдала за тем, как Шеридан ковыряет промерзшую землю куском железного обода от бочонка. Они работали на штормовом ветру недалеко от хижины. Олимпия выбрасывала землю из ямы жестяным ведром.

Яма была необходима им для разведения сигнального костра. С приходом зимних шквальных ветров не так-то просто стало разжигать и поддерживать огонь. Шеридан на минуту остановился и вытер пот с лица. Олимпия тут же отвернулась, не желая, чтобы он заметил, как она разглядывает его. Новые ощущения и впечатления захватили ее целиком. Девушку удивили слова Шеридана о том, что мужчина и женщина — это искра и огонь, что ее тело создано для наслаждений. Все это звучало так грубо и так волнующе!

Но Шеридан даже не посмотрел в ее сторону. Он бросил взгляд на скалы, где сидела стая грачей, порывы ледяного ветра раздували их черное оперение.

Появление в хижине пингвиненка внесло кое-какие изменения в их быт. Теперь Шеридан постоянно с особой настороженностью следил за грачами и каждый день собирал моллюсков для птенца. Птицы и прежде слетались к их хижине в надежде, что им перепадут отбросы и объедки со стола, но теперь с появлением пингвиненка количество птиц заметно увеличилось. Дверь, где сидел птенец, была занавешена куском парусины, но все равно прожорливые создания чуяли добычу и ждали своего часа.

— Ублюдки, — произнес Шеридан и бросил в птиц камень.

Грачи с криком взмыли в воздух, а Шеридан вновь принялся рыть землю. Но вскоре он опять выпрямился, чертыхаясь; вот уже пятый раз подряд Шеридан задел локтем висевший у него через плечо нож в ножнах, сшитых из тюленьей кожи. Он отбросил обломок обода в сторону.

— Нет, так дело не пойдет. — Шеридан снял ремень, на котором висел нож, через голову и бросил его на землю.

— Я так и знала, что ножны получатся очень неуклюжими, — сказала Олимпия, поднимая нож и кладя его на валун. — Я сошью другие.

— Хорошо, сшей.

Шеридан снова принялся копать землю. Олимпия опустила голову, пряча улыбку. Идея сделать ножны принадлежала ему, а сшила их Олимпия, используя бечевку и толстую иглу, и в результате ножны оказались очень неудобными. Она хотела сделать их по-своему, но Шеридан не позволил ей. Нож был жизненно необходимым предметом. Маникюрные ножницы Олимпии не могли заменить его. Стальным, слегка искривленным лезвием своего малайского ножа Шеридан рубил доски, нарезал дерн и с легкостью строгал китовый ус.

Откинув со лба волосы, Олимпия наблюдала за ритмичной работой Шеридана и вспоминала прошедшую ночь: его освещенное огнем очага лицо, грудь и руки, его напряженные мышцы и шею, его экстаз в минуты близости, доставлявший наслаждение в одинаковой мере и ему самому, и ей. Олимпия вспыхнула до корней волос, припомнив то, чему он учил ее. Ей казалось, что, как только Шеридан дотрагивался до нее, она превращалась в другого человека, лишенного всякого стыда и предрассудков. Самого Шеридана невозможно было остановить, пристыдить или смутить. Он просто говорил, что у него лопнуло терпение, и начинал целовать ее до тех пор, пока она не забывала все на свете.

Шеридан не бросал слов на ветер, он научил ее довольно тонким вещам, касавшимся женской физиологии. Он объяснил ей, что такое месячный цикл и что такое потеря девственности; предостерег от различных извращений, если какой-нибудь наглец предложит их ей, рассказав, что именно является в этом отношении естественным и общепринятым; прочитал ей целую лекцию о том, что такое беременность, каковы ее первые признаки, способы ее предотвращения. Через неделю Олимпия стала во всех этих вопросах столь же сведущей, как уличная девка, о чем ей с кривой ухмылкой не преминул сообщить Шеридан. Когда же она, обидевшись на такие слова, нахмурилась, он придал своему лицу невинное выражение и добавил, что, насколько он помнит, она сама выразила однажды желание стать уличной девкой.

Олимпия ничего не могла поделать с ним. Внезапно ее внимание привлекли громкие крики и хлопанье крыльев. Взглянув в ту сторону, откуда доносились эти звуки, Олимпия вскочила на ноги и с визгом бросилась к грачам, атаковавшим блестящую ручку брошенного на землю ножа.

Птицы моментально взмыли в воздух, но ремешок от ножен зацепился за когти одной из них, и она, отчаянно махая крыльями, взлетела над головой Олимпии, так что девушка уже не могла схватить нож.

Взбешенный Шеридан громко взревел, и в грача полетел камень, но воришка уже был далеко, подхваченный воздушными потоками. Большая черная птица закружилась над островом. Шеридан бросился вперед, следя за ней и намного опередив Олимпию, которая, подхватив юбки и задыхаясь от быстрого бега, отстала от него. Грач сел на скалу, но, как только Шеридан подбежал ближе, проклятая птица вновь взмыла в воздух вместе с ножом, болтающимся в ножнах.

Запыхавшаяся Олимпия бежала все медленнее, пока вообще не перешла на шаг, потеряв из виду и Шеридана, и грача. Наконец она села на валун и взглянула на мыс скалы, выдававшийся далеко в море. Внезапно она снова увидела Шеридана, появившегося у самого обрыва. Олимпия замерла. Он наклонился, глядя в бушующую пропасть, а затем отступил от ее края и потряс кулаком, обращенным в небо.

Олимпия закрыла глаза, которые слезились от порывов холодного ветра, бьющего ей прямо в лицо. Как они будут теперь обходиться без ножа? Им они резали сухостой, торф для очага, добывали моллюсков, которые спасали их от голодной смерти, когда удача отворачивалась от них и они не могли добыть никакой другой пищи. Теперь Шеридан уже не сможет каждый день бриться, а этого правила он придерживался все время неукоснительно. Олимпия подозревала, что это был один из способов поддержать свой моральный дух, а следовательно, и дух самой Олимпии.