По счетам - Андрей Константинов

Вдали, на фоне закатного солнца, показались верхушки мачт. «Верной дорогой идете, товарищ!» – усмехнулся про себя Кудрявцев и, приметив небольшой, пьедесталообразный гранитный валун, свернул к нему, чтобы сделать последний короткий привал на перекур. Владимир Николаевич был служакой старорежимным, а потому, в отличие от молодых, продолжал придерживаться негласного офицерского этикета. Одна из заповедей которого запрещала военнослужащим курение на ходу. Осторожно поставив на землю рюкзак (лежащая в нем бутылка все равно предательски звякнула, ударившись о банку консервов), он уселся на холодный камень и задымил, наслаждаясь разлитой вокруг тишиной и благодатью…

Десять минут спустя Кудрявцев стоял у затянутых металлической сеткой ворот, приветствуемый выскочившим из будки огромным лохматым «кабысдохом». Из чуть покосившейся деревянной сторожки, на крыше которой красовалась ржавая жестяная табличка «Яхт-клуб Кировского завода», вышел человек в тренировочных штанах и наброшенном поверх тельняшки ватнике. На затылке у него красовалась бескозырка – без лент, но зато с золотыми буквами «Свирепый».

– Боцман! Аа-тставить брёх!.. Я кому сказал?.. Вот, молодца. А теперь – сдай-ка в трюм! Давай-давай, смотри у меня!

«Кабысдох» обиженно засопел и нехотя, задом, забился в будку.

– Добрый вечер, Михаил Васильевич.

– Ба-а! Какие люди! Э-э-э… Владимир Николаевич, если память мне не изменяет?

– Не изменяет.

– Вот уж, по правде сказать, никак не ожидал. Каким ветром к нам?

– Попутным, Михаил Васильевич, исключительно попутным.

– Ну, раз такое дело, милости прошу к нашему шалашу… Боцман! Не ворчи! Это свои!.. А у меня как раз чайник на плите. Так что давай, проходи в кубрик. Только сразу предупреждаю: чай у меня сегодня с таком. Потому как гостей не ждал.

– Ничего страшного. Зато у меня кое-что имеется.

– Эге ж? Неужто снова салями?

– И салями тоже.

– Добре. Ну, заходи… Ох и мировые у тебя, Владимир Николаевич, сапоги! Может, сменяемся?..

…Лишь после того, как они приговорили половину выставленной Кудрявцевым бутылки («за встречу», «за тех, кто в море» и «за прекрасных дам, которые не с нами») и выпили по две кружки обжигающего, заваренного на мятном листе чая, Михаил Васильевич резко оборвал дежурную, порожняковую беседу и, вперившись в Кудрявцева умным, внимательным взглядом, неожиданно спросил:

– В каком ты, я запамятовал, звании?

– Советник 2-го класса.

– Всё, Владимир Николаевич, хорош! Давай уже обойдемся без этих твоих мидовских легенд прикрытия? Я ведь тебя тогда, в поезде, с первых минут раскусил. От тебя же, друг сердешный, комитетом буквально за версту разит.

– Даже так?

– Даже без даже.

– Ну, извини. Сам понимаешь – в каждой избушке свои погремушки. Но… Неужели вот прям за версту?

– Так я ж старый матерый волчара-агентурщик, Владимир Николаевич. У меня нос по-другому устроен. Чует то, чего другим природой не дано.

– В таком случае – снимаю шляпу.

– Не надо, не снимай… А теперь рассказывай, госбезопасность, за какой такой надобностью тебе старый отставник понадобился? Не на яхты же с лодочками посмотреть ты в такую даль притащился? Впрочем, посмотреть я тебе после могу устроить. Коли будет такое желание.

– Спасибо. С удовольствием посмотрю… А приехал я к тебе, Михаил Васильевич, с тем, чтобы… – Кудрявцев сделал паузу, чуть прикрыл рукой уставшие, непривычные к чаду печурки глаза. – Чтобы рассказать о том, как в ноябре 1942 года погиб капитан Лукин.

Михаил Васильевич и в самом деле был матерым разведчиком и здорово умел владеть собой: на его бритом лице сейчас не дрогнул ни один мускул.

– Рассказывай…

Верхне-Човская ИТК, Коми АССР,

март 1966 года

Этой ночью начальнику оперчасти ИТК майору Сомову пришлось принимать гостей. Мало того что незваных, так еще и как снег на голову свалившихся. Но не принять было никак нельзя, ибо визит в его епархию внезапно нанес цельный столичный генерал КГБ в сопровождении парочки свитских комитетчиков.

Так что хошь не хошь, а пришлось отдать команду спешно высвистывать свалившего после лагерного ужина на поселок повара, дабы тот быстренько забил-ощипал курей и оперативно сварганил подобие ночного застолья. Для которого Сомов, с болью в сердце, пожертвовал неприкосновенную бутыль спирта. (А куда деваться? С чекистами, конечно, дружить не стоит, но и ссориться не след!) Ну а пока остывшая к тому времени лагерная кухня разводила пары, а генеральские свитские отогревались в Ленинской комнате, майор принимал в своем кабинете их генеральское благородие.

– …Небось, немало хлопот вам доставляет?

– Клиент – да, шебутной. Из авторитетов. Но у нас здесь и до Барона проблем хватало. Причем таких, от которых башку на сторону ведет. У нас тут ведь как? Чуть перекос пошел, баланс сил сместился – всё, жди движений. А от движений – уже и до крови недалеко.

– Но Барон, насколько мне известно, по-мокрому не работает?

– В душегубстве доселе не замечен. Да и вообще… из пазов старается не выходить. Но товарищ, что и говорить, дерзкий. За примерами далеко ходить не надо. Взять хотя бы события прошлой недели…

В этот момент по коридору мимо двери кабинета прогромыхало несколько пар тяжелых сапог, а следом раздался истошный вопль:

– Вот только орать на меня не надо! Тут их две тысячи голов! И в каждой голове раз в час зреет мысль, как нас надуть!..

– Весело тут у вас, – усмехнулся генерал.

– Ага. Обхохочешься, – подтвердил майор.

В колонии Петр Лукьяныч Сомов, пользуясь зэковской терминологией, был кумом. То бишь по штатке обязан был быть для сидельцев самым опасным человеком. И он – был им. Сомов знал о происходящем на его территории не всё, но почти всё. К примеру, содержание большинства ночных разговоров в отрядах. Которые очень хорошо переводятся в тексты агентурных сообщений, а остальное домысливается с высоты опыта и хватки. Но это еще не означает, что Сомов выявлял и пресекал всё. Майор знал: есть свои внутрилагерные правила игры, и нарушать их нельзя. Вот многие говорят: «Дети есть дети!» А майор Сомов говорил: «Лагерь есть лагерь…»

– Да, так что у вас на прошлой неделе стряслось?

– Да лаврушники снова взялись свои темы в литейке мутить. Есть тут у нас один уровня Барона авторитетный персонаж. Казбек. Неугомонный – сил нет. Вот он и запылил дискус на тему: «Можно ли есть из шлёмок, ежели они в столовой все вперемешку?» Во, вопрос, а?!

– Да уж.

– То есть если шлёмки вперемешку, то теоретически из твоей, сегодняшней, может, когда-то ел пидор. А это значит, что ты с опущенным ешь из одной посуды, – стало быть, некошерно получается.