Иоанн III Великий. Ч.1 и Ч.2 - Людмила Ивановна Гордеева

ты человека решительного навстречу, пусть он у легата этот крыж отнимет, нравится это кому или нет. Не только в город ему нельзя с тем крестом войти, но и к посаду приблизиться. А если же ты допустишь такое, почтишь веру чужую, то... — владыка задумался на минуту, какую бы кару пострашнее придумать для своего сына духовного, и, найдясь, продолжил: — То, как только легат с крестом въедет в одни ворота, я, богомолец твой, другими выеду вон из города. Чтить веру чужую есть унижать собственную. И венчайся тогда без меня, как сам знаешь, — закончил твёрдо митрополит Филипп.

— Хорошо, хорошо, владыка, — всерьёз напуганный нешуточной угрозой уважаемого всем народом старца, Иоанн обратился сначала к Патрикееву:

— Князь, может, ты исполнишь сию непростую задачу?

Но, увидев, как неуверенно, пожав плечами, склонил свою седую голову старый и грузный Юрий Патрикеевич, тут же передумал:

— Нет, впрочем, тебе не стоит этого делать, ты у нас большой друг латинян-литовцев, — и обратился к Палицкому: — Я это тебе поручаю, князь!

Фёдор Давыдович вскинул свои удивлённые брови и сверкнул молодыми, весёлыми глазами, весьма приметными на его утомлённом жизнью морщинистом лице:

— С удовольствием, государь, избавлю свой город и владыку от такой скверны!

— Ты только там поосторожней, боярин, не как на войне, — предостерёг Иоанн. — Дело всё-таки деликатное, ни к чему нам с самим папой ссориться. И побыстрее, а то поздно будет, сбежит из города наш богомолец! Что делать будем?

— Конечно, государь, неужто не понимаю! Сейчас прямо и отправлюсь.

— Бери моих охранников и приставов, кого сам захочешь, — напутствовал его вслед Иоанн.

— Тогда пойду я одеваться к приёму гостей да собор для службы и для венчания готовить, — молвил умиротворённый владыка и по привычке уже посетовал, — храм-то наш совсем ещё недостроенный стоит, плохо, конечно, во времянке венчать, да ничего уж не поделаешь!

Поезд с гостями тем временем неторопливо приближался к Москве. Царевна после бессонной ночи продолжала дремать, чувствуя, как подпрыгивает на неровностях возок и поскрипывает под колёсами первый хрупкий ледок, как пошевеливается немолодой уже и утомлённый долгой дорогой кардинал. Она дремала и думала о предстоящей встрече, о венчании и первой брачной ночи, о новой жизни. Теперь, при свете, всё казалось ей проще и беззаботнее, казалось, что всё у неё получится, что Господь не оставит её, сироту, вознаградит за все страдания, выпавшие на её пути.

Вдруг послышался топот коней, русская речь. Возок остановился, отворилась дверца, и царевна увидела спрыгнувшего с коня немолодого, но подвижного человека с приветливым лицом, в высокой боярской шапке.

— Я боярин государя Иоанна Васильевича, — подтвердил он её догадку и низко склонился перед Софьей, узнавая её по кибитке и по наряду. — Ты понимаешь по-русски, царевна?

— Да, понимаю, — подтвердила она и улыбнулась при виде его весёлых глаз.

— Мне, к сожалению, придётся выполнить не совсем приятную роль, — продолжил Палицкий, испытывая симпатию к Софье и не желая совсем испортить ей настроение перед свадьбой. — Я вынужден убрать с передней телеги латинский крест, наш народ не любит чтить чужую веру и будет недоволен, увидев его впереди всей процессии, — старательно объяснил он.

Бонумбре, хоть и плохо понимал по-русски, догадался в чём дело и попытался протестовать на ломаном русско-латинском наречии, но Софья обернулась и так прострелила его своим пронзительным укоряющим взглядом, что он поперхнулся и понял, что спорить бессмысленно. Бедный итальянец сел в уголок кибитки, сжался и надолго замолк.

Но тут подошёл сват Джьан Баттиста делла Вольпе, он же Ивашка Фрязин, и, поняв в чём дело, сразу вступил в сражение с князем.

— Фёдор Давыдович, но как можно так поступать? — возмущался он. — Нам в Риме великое уважение оказывали, отчего же мы себе позволяем так бесчестить гостя, разве ж мы такие неблагодарные?

— А ты что, в Риме тоже с русскими крестами и хоругвями впереди ходил? — язвительно спросил боярин.

— Ну нет, конечно, зачем же так надсмехаться?

— Вот и у нас не надо чужие порядки устанавливать.

— Но царевна ведь тоже может обидеться!

— Царевна условие наше верность хранить вере православной приняла, и никто не смеет его нарушать.

— Я согласна, что крест надо убрать, — неожиданно вступила в разговор, не выходя из кибитки, Софья. — Боярин требует справедливо.

Палицкий, не смотря на продолжающего протестовать Фрязина, быстро направился к передней телеге и, высвободив из неё шест, отсоединил его от креста, который аккуратно положил на дно телеги. Сам же шест с размаху бросил далеко в сторону. Времени всё это заняло совсем немного, вскоре встревоженные гости расселись по своим прежним местам, поезд вновь тронулся, теперь уже в сопровождении и новых верховых русичей, среди которых был князь Палицкий, герой Шелоньской битвы.

Софья раздвинула шёлковые шторки с обеих сторон кибитки и с интересом поглядывала в окна: начинался пригород с усадьбами, храмами, заборами...

Кардинал же сидел недовольный и понурый. «Дикари, — ругал он про себя обидевших его москвитян, — варвары упрямые... И этот сват тоже болван и враль».

Только теперь Бонумбре окончательно убедился, что все обещания посла — пустая ложь, Русь вовсе не ищет спасения в латинской вере и не собирается присягать папе римскому. А Софья... Он искоса глянул на греческую царевну, которую знал много лет, с самого её приезда в Рим, с её юности, но теперь будто впервые увидел. Рядом с ним сидела не забытая Богом сирота, которую опекун-грек, кардинал Виссарион никак не мог сбагрить замуж по причине её нищеты. Рядом сидела дочь великих государей и будущая государыня — гордая, уверенная, богатая. И легат понял: душой она уже здесь, в Русии. И ещё он понял, что в вопросах веры она ему не союзник.

«Но как обманула-то всех, — ругал он мысленно дочь свою духовную, — как быстро переменилась! Ведь обещала же быть верной престолу папскому, всячески содействовать распространению веры католической. Деньги за то ей дали, приданое приобрели, наряды. Помогать мне во всём собиралась! Лгунья неверная!»

Кардинал сердито поёрзал на покрытой мехами скамье, судорожно вздохнул. Почувствовав мысли духовника, Софья повернула лицо, и взгляды их встретились. Её был спокойным и холодным. И так же равнодушно она отвернулась от него. А кардинал отметил, что в русских мехах её большой, с горбинкой нос смотрится вовсе не грубым и тяжёлым, а значительным, царственным и