Становясь Лейдой - Мишель Грирсон

– Чьи, черт возьми?

Он продолжал жевать, медленно и сосредоточенно. Старательно глядя мимо амулета из узелков, перьев и бусин. Не желая вступать в спор.

Она снова швырнула веревку на стол и принялась развязывать последний узелок. Веревка казалась почти живой, она извивалась у нее в руках, упрямый узел не поддавался. Маева в ярости смяла веревку, стиснула в кулаке. Схватила вязальную спицу, лежавшую в кресле-качалке. Воткнула острый конец в один из узелков и попыталась его расшатать. Но крепко завязанный узел по-прежнему не поддавался.

В камине тихо потрескивал догорающий огонь.

– Никаких больше глупостей. – Она швырнула веревку в камин. Никакой больше Хильды.

Молчание мужа – ни слова в свое оправдание – само по себе было признанием.

Амулет загорелся мгновенно. Ярко-желтые языки пламени жадно облизывали перья и бусины. Завитки дыма медленно поднялись к закопченным стропилам. Неохотно высвобождая несбывшиеся желания.

* * *

Маева положила спящую малышку в колыбель, избегая встречаться глазами с мужем. Питер молча смотрел на нее. Ждал, когда она ляжет в постель рядом с ним. Его желание было почти осязаемым, разливалось невидимым маревом в воздухе, тяжело оседало на простыни. Но горькие, злые слова, которые они наговорили друг другу, бились в ее голове, точно зверь в клетке. Отдавались глухим нескончаемым эхом.

Он протянул руку, и Маева отпрянула, ощетинившись.

– Мае, пожалуйста…

Не обращая на него внимания, она вышла из спальни.

– Не уходи от меня. – В его голосе явственно слышалось предупреждение.

Она бросила через плечо:

– Я не ухожу. Я исчезаю.

Она знала, что он не пойдет следом за ней; не бросит дочь без присмотра. Он хорошо ее знал и поэтому понимал, что ей нужно побыть одной.

Мне нужен воздух.

Она схватила свою накидку и вышла на улицу. Ей хотелось в сердцах хлопнуть дверью, но она сдержалась, чтобы не разбудить Лейду. Голова разболелась невыносимо. От холодного воздуха стало легче; небо пахло дождем, луна и звезды прятались за пеленой багровых туч. Маева дошла до сарая, и тут затылок пронзила такая боль, что она споткнулась и чуть не упала.

Дорога до озера вдруг показалась особенно долгой.

Поилка для лошади. Маева схватила пустое ведро и зачерпнула воды из корыта, забрызгав все платье. У нее тряслись руки, но она все же сумела поднести ведро к губам и приникла к нему с такой жадностью, словно не пила много лет. Вода была восхитительно вкусной. Под кожей разлилась приятная прохлада. Маева уронила ведро. Милосердные боги… Мне этого мало. Небо отозвалось грохотом грома. Мольба о дожде как приказ.

Дождь начался с мелкой мороси, мягко ложащейся ей на лицо. Без всяких раздумий Маева сбросила платье и нижнюю рубашку, подставляя все тело льющейся с неба влаге. Но и этого было мало. Она заглянула в поилку: полная наполовину. Что ж, придется довольствоваться тем, что есть. Она забралась в корыто и легла, погрузившись по плечи в ледяную воду. Вновь прогремел гром. Тучи сгустились, дождь хлынул сплошной стеной.

Да, вот так. И еще… еще… В шуме дождя ей слышались голоса сестер. Они ее звали, напоминали о том, от чего она отказалась. Возвращайся домой…

Я не могу бросить дочь. Она пыталась отгородиться от этих призрачных голосов, что вонзались ей в кожу, как капли дождя, рвали швы на едва затянувшейся ране.

Вспомни, как возникло это дитя…

Время было везде и нигде. Оно завязывалось в узлы и петляло в пустых пространствах, память свивалась в тугую спираль, сжимавшую сердце. Не в силах противиться, Маева полностью погрузилась под воду. То, что было – шрам у нее на спине, – внезапно сделалось тем, что есть. Открытой раной. Кровоточащей, саднящей…

* * *

Маева греется, сидя на камне. Брызги студеной морской воды холодят ее обнаженное тело, ее бледная кожа впитывает лучи солнца. Она предвкушает скорую встречу с любимым, жар того, что грядет. В их последнюю встречу – здесь, на берегу между мирами, – страсть была бурей. Сметающей все на своем пути. Его губы приникли к ее губам еще прежде, чем было сказано хоть одно слово. Он раскрыл каждую клеточку ее тела своими пылкими пальцами и губами. Своим ненасытным языком. Все ее потаенные глубины, бесконечные, точно звезды.

Она смотрит на горизонт. Шторм, бушевавший вдали, унялся. Море стало спокойнее. Отблески солнца на тихих волнах слепят глаза.

Где ты, любимый?

Она поет, чтобы скоротать время. Раскладывает ракушки красивым узором. Каждая секунда, проведенная в ожидании, тянется мучительно медленно.

Она кладет посредине большую морскую звезду с пятью лучами, завершая мозаику из даров моря. Потом убирает ее, создав дыру в самом центре узора. Теперь ракушки ведут хоровод вокруг пустоты. Понимание приходит внезапно: его отсутствие рядом – так же как и присутствие – будит в ней неуемную жажду. Непрестанное, неутолимое желание. Больше ничто – и никто – не насытит ее до конца. Будь ты проклят. Она возвращает морскую звезду в центр узора, одновременно умиротворенная и беспокойная.

Она слышит плеск. Наконец-то. Она выпевает последнюю ноту песни – как приглашение.

Но он не спешит показаться. Он ее дразнит? Ей не верится, что он не бросается на нее, словно изголодавшийся зверь, после столь долгой разлуки. Что ж, в эту игру можно играть вдвоем. Она делает вид, будто не замечает, что он уже здесь. Ложится на спину, подставляя свое тело солнцу.

Она слышит его тихий вздох. Ощущает его желание, звенящее в воздухе между ними. И все же он сдерживает себя. Вытянув ноги, она переворачивается на бок, игриво накручивает на палец прядь волос, передвигает ракушки, разложенные на камне. Я могу подождать еще дольше… Наконец, решив, что помучила его достаточно, она оборачивается к нему лицом.

Он стоит против солнца, темный силуэт из бугрящихся мышц и желания. Прищурившись, она прикрывает глаза рукой. Почему ты так долго? Только теперь она замечает, что он одет. И у него борода. Он срывает с себя рубаху, мнет ее в руках. У Маевы что-то сжимается внутри, появляется странная настороженность; это новый подход, неожиданный и непонятный.

Он бросается к камню и хватает Маевину серую шкуру прежде, чем она успевает понять, что происходит.

Но зачем? Почему? На этот раз все ощущается по-другому. Словно присутствует некая опасность. По ее телу проходит колючая дрожь, будто предостережение.

Теперь солнце светит ему в лицо.

Лицо незнакомца. Человеческое лицо.

Хотя ощущение опасности становится еще острее, Маева уговаривает себя, что такого просто не может быть. Не может быть, чтобы на нее набросился человек, вдруг возникший из ниоткуда, и украл ее шкуру…