Золушка с Чистых прудов - Вера Васильева

В общем, я об этой роли стала размышлять и жалеть, что всего этого нет на сцене, а есть лишь биография.

Спустя три дня я стояла в театре около лифта, когда из кабинета Александра Анатольевича вышел Виктюк. Он увидел меня и неожиданно просто спросил: «Вы любили Бориса Ивановича Равенских?» Я посмотрела на него и говорю: «Да». И он сказал: «Вы так ответили, что, я вам клянусь, вы не пожалеете, если будете играть эту роль. Я сделаю все, чтобы люди почувствовали через нее, какой вы человек. Вы согласны?» Я сказала: «Да». Он говорит: «Все, начинаем репетировать».

Так я дала согласие. Потому что если для меня есть что-то святое, то это моя любовь, которая оборвалась, любовь без единого темного пятна, ибо в ней не было ни выяснений, ни недовольства. Был восторг, он оборвался – и все. А раз это было так прекрасно, то это на всю жизнь таким и остается.

Мы начали репетировать, и я стала постепенно чувствовать симпатию к своей роли. Репетиции у нас были необыкновенные. Я думаю, любой человек, который посидел бы с нами, сказал: «Какие это счастливые люди!»

Нам всем уже много лет, мне и Оле – за восемьдесят, Леночке Образцовой – за семьдесят, возраст не детский. Но когда мы приходили, мы сразу начинали хохотать, Елена рассказывала массу анекдотов, Оля ей не уступала. Находилась такая, как это называется, запретная лексика, которая была очаровательна, потому что все произносилось талантливыми людьми в ту минуту, когда всем хотелось веселиться.

Виктюк рассказывал нам об этой пьесе, говорил о том, какая в ней звучит музыка и как она поднимает всех людей, и этих божественных примадонн, которые могут чертыхаться, завидовать, хотеть быть более знаменитыми, чем есть, и даже продлить то, что есть, до бесконечности. И при этом одна не уступает другой, и в этом – очарование их профессии. Невозможно обвинить актеров в том, что они желают быть вечно любимыми, вечно прекрасными – ведь это черты артиста. Когда мы смотрим на себя в зеркало и видим уже старое лицо, серое и некрасивое, каждая из нас думает: ладно, я подкрашусь, у меня будут длинные реснички, яркие губы, хороший цвет лица, великолепные волосы, и я, в общем, могу выглядеть женщиной, которая любит или которую любят, а значит, я молода, и значит, мне не восемьдесят, а может быть, пятьдесят, а может быть, сорок, а может, даже шестнадцать. Потому что возраст – это качество души актера.

Находясь рядом с этими остроумными, веселыми, уверенными в себе талантливыми женщинами, я ощущала себя чуть ниже рангом как актриса. И намного ниже по уровню остроумия, которое исходило и от той, и от другой. Но Оля относилась ко мне запросто, потому что у нас целая жизнь прошла рядом. А Елена Васильевна, может быть, чувствуя мою незаметность, очень хотела меня поднять до себя. До нее дотянуться, конечно, ни в чем нельзя, но в этом ее желании было столько нежности и столько щедрости души, что я купалась в ее доброте, и мне было приятно, что я существую в этой атмосфере.

Репетиции были вдохновенными, веселыми, иногда романтичными, потому что в какой-то момент вдруг возникала музыка или Елена Образцова могла тихо, пианиссимо, что-то исполнить. И тогда мы понимали, что дело не в сюжете, а в удивительном строе души талантливых людей и в музыке, которая будет звучать в спектакле и даст понять зрителю, что есть нечто высшее, чем просто взаимоотношения или сюжет, – есть то искусство, которому служат эти три женщины. Я – тихая, незаметная, но бесконечно любящая и искусство, и человека, и две другие, которые упиваются своей былой славой, потому что они отдавали себя без остатка, когда имели возможность и когда это было необходимо людям. А сейчас каждая из них возобновляла в себе эти чувства, вспоминая, как она исполняла ту или иную роль. Когда Елена Васильевна пела своим удивительным голосом арии, все замирали в восторге, а когда пела Оля своим комедийным голосом мужскую партию Риголетто, все умирали со смеху.

Требования Виктюка была на репетициях необычны для нас. Порой он кричал, – а зал в театре радиофицирован, слышно было всем, – его выражения были такими, что работники театра или умирали от смеха, или в ужасе говорили: «Тише, тише, так нельзя, так нельзя», так как употреблялась ненормативная лексика.

Но тем не менее после репетиций мы всегда были одухотворенными и произносили стихотворные строки Елены Образцовой: «О боже, как ты хороша, / Помолодевшая душа».

Счастье нашей работы потом отразилось на самом спектакле. И может быть, он непривычен для зрителя (сюжетных линий нет, есть три судьбы и три разных характера), даже непонятен, но публика приходила посмотреть на трех любимых, знаменитых, солидного возраста актрис, которые в этой пьесе оказывались озорными талантливыми девчонками в возрасте от семидесяти до девяноста. Публика это чувствовала и с первой же минуты, с каждого выхода каждой героини все время хотела сказать: мы вас любим, какое счастье, что вы на сцене. И мы, актрисы, испытывали наслаждение, эйфорию от того, какой поток любви шел на нас из зрительного зала.

Корреспондент известного московского журнала Анжелика Пахомова, посмотрев наш спектакль, прислала мне отзыв. Небольшой фрагмент из него я приведу здесь: «С первых нот, с первых звуков божественной музыки я почувствовала, что… режиссер проникся, видимо, мироощущением этих актрис, которых на какие велотренажеры ни помещай, а все они – Богини, все не будничны, все переносят нас в мир иллюзий. Итак, первая, появившаяся на сцене Ольга Аросева, конечно, рассмешила, подбодрила, зарядила на добро и жизнь. Второй появилась Вера Васильева… из зала, откуда-то “сверху”, с небес. И я хочу сказать, что этот ее выход, эти две минуты, пока она шла до сцены, оставили самое сильное впечатление от всей роли. Почему?.. Потому что она играла спиной, руками, посадкой головы, походкой, плащом, подолом юбки. Так могут играть только наши мастера старой школы, этого больше уже нет и никогда не будет. Знание это утеряно, забыто… Но вот на сцене появляется Елена Образцова… какое это было счастье для людей увидеть ее, половина зрителей пришла просто на нее посмотреть. И мне понравилось, что не конкуренция была установлена между этими тремя актрисами, а наоборот. Каждая из них встречала другую с улыбкой… Это полноценное появление на сцене трех Примадонн, у каждой из которых свой характер, и каждой из них роль подходит. И спектакль звучит помимо текста, помимо Разума».

И это незабываемое счастье – играть «Реквием» – оборвалось так, как только можно описать в романе, потому что трагичный уход двух замечательных актрис – это не бытовое исчезновение. Будто бы они пропели свою песню и улетели в небо.

И вот так красота события – спектакля – и уход из жизни Оли Аросевой и Елены Образцовой вылились в трагическую, гениально звучащую музыку. «Реквием» обернулся настоящим реквиемом.

Сначала заболела Олечка Аросева. На репетициях я стала замечать, что она просит стул, чтобы сесть и продолжать репетицию. Я была очень удивлена. Репетировала Оля вдохновенно, темпераментно и вдруг иногда начинала заметно уставать. Потом после отпуска она не смогла вернуться к спектаклю, оставалась на даче. Разговаривая по телефону, она успокаивала нас, что все будет хорошо. А когда ей пришлось лечь в больницу, за неделю до смерти она позвонила мне и сказала: «Веруша, мне немного лучше, я попросила привезти мне платье и пальто, надеюсь дня через три приехать на репетицию». Я поверила в это, успокоилась, и вдруг страшное известие – умерла наша Олечка. Наша талантливая, озорная, олицетворяющая всю радость жизни, ушла от нас навсегда.