Сталь от крови пьяна - Виктория Александрова

Наверное, это для него, для Освальда, власть была истинным счастьем и шансом ощутить себя кем-то очень важным, необходимым для окружающих людей, для вассалов и подданных… И он говорил об этом Кристине, но имел в виду себя?

Она напряглась, сильнее сжала пальцами поводья и нахмурилась. Она терпеть не могла, когда ей указывали, что-то внушали или пытались её переубедить. И если господин Гленн и правда всё это время навязывал ей такой взгляд на жизнь, чтобы…

— Возможно, он просто надеется рано или поздно настолько завоевать ваше доверие, — прервал её размышления Реджинальд, — что станет править Нолдом вместо вас. А вы, как и её величество Альжбета, будете всего лишь наряженной куклой. Простите, — добавил он тише, но Кристина понимала, что прощать нечего.

Он был прав.

Возможно, конечно, он снова ошибался из-за своих предубеждений и предвзятого отношения к сквайру Освальду, но в тот момент Кристине все его слова показались очень разумными. Она вдруг остановила своего коня и закусила верхнюю губу, чувствуя, что вот-вот расплачется. Горечь разочарования и жар ярости сцепились в её душе, выворачивая её наизнанку. Конечно, при возвращении господина Гленна стоит с ним поговорить, разъяснить всё, что так взволновало Кристину… Хотя наивно надеяться, что он сразу признается. Поэтому стоит намекнуть, начав издалека, и, возможно, он сам расскажет обо всём…

— Как же всё сложно, — вздохнула Кристина, когда они уже повернули назад, к Эори. С каждым часом всё сильнее холодало, и она то и дело поправляла чёрный плащ на плечах — меховая опушка щекотала щёки, однако хорошо согревала шею. — Он же дядя моей матери, зачем ему так поступать со мной? И неужели он думает, что мой отец допустил бы подобное?

— Возможно, он надеется, что ваш отец не вернётся, — пожал плечами капитан Фостер, так просто говоря о столь пугающих вещах.

Кристина горько усмехнулась: они резко перестали называть господина Гленна по имени, обходясь одним коротким словечком «он».

Она вновь остановила свой отряд на небольшой возвышенности недалеко от Нижнего города, чтобы ещё раз полюбоваться на него сверху. Это была действительно большая, необъятная местность, сердце Нолда, отданное лордом Джеймсом под её, Кристины, ответственность… и она не имеет права подвести. И присваивать это раньше времени тоже не смеет.

Ненароком опустив взгляд, Кристина вдруг обнаружила, что жухлая трава под копытами её коня покрылась тонким слоем мелких снежинок. Тогда она подняла голову и увидела, что с серо-голубого, прямо как её глаза, неба падал снег. Снежинки были маленькими, напоминающими крупу; они покалывали лицо и быстро таяли на ещё тёплой осенней земле, но всё же постепенно окрестности Эори начинали белеть, а тонкое снежное покрывало становилось всё более пушистым и плотным.

Кристина улыбнулась. Она любила снег и теперь была счастлива видеть его. Мир становился белым-белым, чистым, как платье невесты, свежим, как родниковая вода, и блестящим, искрящимся, как алмазы. И даже сейчас, когда снега выпало совсем мало, когда настоящая зима ещё толком не заявила о своих правах на этот мир, всё вокруг постепенно преображалось, даря надежду на лучшее — на лёгкое объяснение с господином Гленном, на окончание войны и скорое возвращение отца, живого и здорового.

На то, что вот-вот жизнь вернётся на круги своя и всё будет как раньше.

Хельмут открыл глаза.

Он не знал, сколько длилось состояние беспамятства, и тут же почувствовал гнетущую, тяжёлую, сжимающую грудь усталость. И это вовсе не кольчуга или кираса болезненно давили на его измотанное в битве тело — Хельмут помнил, что не успел надеть доспех.

Небо над ним оказалось мрачным, тёмно-серым и тусклым, но оно всё равно слепило его уставшие, будто присыпанные песком глаза. Тогда Хельмут зажмурился, боясь снова почувствовать эту оглушающую боль, раскалывающую череп.

Но нет — ему больше не было больно.

Впрочем, это не принесло облегчения. Он попытался повернуть голову, но внезапно не ощутил собственного тела. Стало до безумия тревожно, а удары резко разбуженного сердца загрохотали по вискам. Последним, что он помнил перед тем, как упасть и потерять сознание, была лишь боль, горячая, мерзкая, жуткая боль в голове… Но сейчас ему больше не было больно, и это навевало тревожные предчувствия. Не хотелось бы всю оставшуюся жизнь пролежать в постели парализованным, став обузой для близких, упиваясь отчаянием и разочарованием в самом себе…

Всё-таки он смог немного сосредоточиться и открыть глаза: хотелось посмотреть, что творится вокруг.

На красное от крови поле падал снег.

Так рано…

Улыбнуться он тоже не смог — губы будто одеревенели.

Снег падал медленно, и снежинки, как крошечные звёзды, как слёзы этого мрачного неба, резко выделялись на фоне общей темноты. Через мгновение Хельмут почувствовал, что одна из них упала на его лицо. Затем ещё одна и ещё… Снежинки медленно парили в холодном хрустальном воздухе, неумолимо приближаясь к земле и растворяясь в лужах алой крови.

Вокруг было звеняще тихо, тишина начинала давить на подсознание и будто бы расщеплять душу, резать её без ножа.

Лишь слабое гудение в голове нарушало эту жуткую тишину и не позволяло ему сойти с ума.

Хельмут блаженно прикрыл глаза, когда на его веко легла очередная снежинка. Слабый свет тут же перестал слепить, а лёгкое прикосновение снежинки заставило забыть об усталости и потерянности. Прикосновение — как самый нежный на свете поцелуй…

Поцелуй… Это сравнение пробудило вполне закономерную мысль: что стало с Генрихом?

В их армии было несколько тысяч человек, большинство из них приняли участие в битве, отстаивая лагерь, но в тот миг, когда тонкая грань между жизнью и смертью хрустела и трещала, как стекло или хрусталь, в тот миг, когда на алую землю падал блестящий белый снег с серого неба, в тот миг, когда Хельмут не чувствовал собственного тела и мог едва-едва управлять мышцами лица, — в тот миг он думал об одном лишь человеке, который был для него дороже всего на свете. А остальных словно не существовало в этом мире, словно им никогда не угрожала никакая опасность.

Он снова закрыл глаза, чувствуя, как снежинки целуют его лицо и шею. Не хотелось думать о плохом, хотелось искренне, беззаветно верить, что Генрих жив, что с ним всё в порядке, что во время битвы он ни капельки не пострадал… Но неприятные мысли отчего-то лезли из глубин разума и разрывали душу на части, поэтому Хельмут сейчас больше всего на свете хотел просто уснуть, всё забыть и лежать, ощущая на себе эти лёгкие прикосновения первого снега и представляя, что это Генрих целует его.

Буквально через мгновение его разбудил незнакомый женский голос:

— Кажется, живой!

Этот голос звенел радостью и облегчением, и Хельмуту даже подумалось, что это Хельга его нашла. Голос был не её, но, возможно, в его израненной голове он сильно исказился… Хотя что может делать Хельга здесь, на севере Нолда, на поле битвы, которое медленно заносит снегом?