Иван Грозный. Сожженная Москва - Александр Тамоников

– Могу, но надежней самому. Да и поглядеть я хочу, что за село, можно ли обороняться в нем, какие есть укрепления и есть ли вообще, сколько лодок на реке…

– Не продолжай, – остановил десятника Бордак. – Бери двух человек и езжай в Варное сам. Вот тебе грамота царская. Береги ее. Одна она у нас.

– Там, как воевода, ты прописан, – прочитав грамоту, заметил Фома.

– Вот и молвишь старосте, что воевода дружины приглашает его на разговор серьезный. Выезжать из села, не особо привлекая внимание. Если народ будет спрашивать старосту, куда и с кем едет, пусть молвит что угодно, но не выдает дружины. Если решим войти в село, люди узнают, кто мы и зачем здесь, и примут приветливо.

– Добро, воевода!

После непродолжительного отдыха Фома Рубач с двумя опричниками скрылся за кустами и деревьями осеннего леса.

Не успело солнце перевалить зенит, малый отряд вернулся. С опричниками пришел добротный мужик лет сорока с окладистой бородой, в дорогой одеже и сапогах, что для села являлось редкостью.

Фома подвел мужика к Бордаку и Парфенову, доложился:

– Вот, воеводы, староста села Варное Семен Васильевич Коростыль.

– Доброго здравия вам, воеводы царской дружины, – сняв шапку, поклонился староста. – Вы позвали меня, я пришел.

– Я – воевода, зови Михайло Лексеичем, со мной помощник – княжич Парфенов Василий Игнатьевич, – представился Бордак.

Староста вновь поклонился. Так близко боярина и княжича, да еще московских, коим передал грамоту сам государь, Коростыль видел впервые. Было заметно – боится.

– Да не смущайся так, Семен Васильевич, – похлопал его по плечу Михайло. – Мы не те вельможи, что в Думах заседают, мы все боле по ратному делу. Пойдем-ка в мой шалаш, а то тучи сгущаются, как бы дождь не пошел.

Для Бордака опричники поставили большой шалаш, по виду напоминавший шатер. Закрытый отдельным пологом и накидками, он защищал и от ветра, и от дождя.

В шалаше сели на самодельные лавки за стол.

– Желаешь знать, пошто московская дружина прибыла к селу? – заговорил Бордак.

– Хотелось бы, – кивнул седой головой староста.

– Государь получил известия о том, что вдоль засечной черты по Оке появились отряды крымчаков. Так ли это?

Староста оживился. В нем жили страхи перед опричниками, о которых московские бояре распускали самые невероятные слухи, и он облегченно вздохнул, поняв, что худа от них ждать не приходится.

– Было такое дело и у нас, боярин. К селу татары не подходили, а в лесу мелькали, а тако же на реке, и выше по течению, и ниже, ближе к Мурому. Видать, выискивали места для переправы, а может, и переправились. Им что, они то делают шустро, раздеваются, вещи на коня, ухватятся за гриву, и пошли, да лихо так переправляются.

– Даже ночью, когда вода холодная?

– Им все нипочем. Но скажу сразу, сам я того не видел.

– В лесу много крымчаков было замечено?

– У нас постоянно разъезд выходит на осмотр. В лесу засеки, иногда там сторожей ставим, так вот старшой разъезда много чего странного видал. Но он мужик замкнутый, молвил лишь то, что рядом бродят татарские отряды и треба усилить охрану села. А что, где да как – молчок. У него, Василия Барбашина, в прошлом году семья в Муром к родичам поехала, да так и не вернулась. Опосля дошли слухи, разбойники жену с сыновьями схватили и увезли к татарам на продажу. Опосля того замкнулся Василий, слова лишнего не вытянешь. Но службу несет справно. Как и люди его.

– И много сторожей в разъезде?

– Не-е, откуда многим-то взяться, пятеро с Барбашиным.

– Как увидели татар?

– Отроки на рыбалку к пруду пошли, у села пруд большой, на реку-то их родители не пущают, увидели татар в лесу, тут же прибежали на село в обрат, а Барбашину молвили о том. Василий поднял своих и в лес. А крымчаков уже нет, но остались следы, по которым было понятно, что за лес двинулись татары, там поле большое, дале болота, так они полем ушли. День искал их Василий, вернулся ни с чем. Потом еще не раз выходил на охоту. Опять пусто. Татар видели, да уходили те, завидев ратников.

– А чего это они, татары, возле вашего села показывают себя, Семен Васильевич? – спросил Парфенов.

– Сам ломал голову о том, – развел руками староста. – Нету ответа.

– Ответа нету, а крымчаки есть, – проговорил Бордак.

– Воистину так, боярин, – кивнул староста.

– Ладно, как мыслишь, коли мы войдем на село, как народ примет?

– Да с радостью, как же еще. Эти объявившиеся крымчаки покоя людям не дают, заставляют мужиков у городьбы селения держаться, в заставе. Хорошо, что хоть и скудный, но урожай собрать успели, да озимые засеяли. А коли объявились бы в страду, худо было бы. Баб и детишек пришлось бы на работы выгонять да охранять. Мы сейчас и с табуном четверых мужиков отправили на большой луг у реки. Не дай бог, уведут.

– Ваше село чьей вотчиной будет? – поинтересовался Бордак.

– Так князя Новгородского Андрея Ивановича Чиняева.

– Пошто он не заботится о защите села?

– Э-э, боярин, где мы, а где Новгород, князь молодой, родитель его, Иван Иванович, частенько навещал село, а Андрей Иванович тока с батюшкой покойным и был пару разов. Опосля смерти Ивана Ивановича людей своих присылает, зерна, птицы, мяса забрать да во Владимир на торг отправить. Люди, что были из Новгорода, молвили, шибко погулять любит молодой князь, девок портить. А чего ему? От отца богатство немалое осталось, подкормка из вотчины идет, гуляй, не хочу. Но… это тока слухи, правда, люди верят в них.

– Значит, все село на тебе, Семен Васильевич?

– Получается так, – вздохнул староста. – Но ничего, живем помаленьку, не хуже других. Вот только татарва, что ныне объявилась, тревогу вселяет. Так просто крымчаки не приходят. Оттого дружину московскую встретят с радостью, несмотря что опричную.

– А что опричная? – поднял брови Парфенов. – Или запугали вас опричниками?

– Не без этого. Мужики из торгового обоза, что в Муром из Москвы шел, на постой вставали, такие страсти о царевых ближних слугах рассказывали, что мурашки по телу.

– И чего молвили-то, поведай.

– Да молвили, в слободе Александровой царевых врагов в котлах варят, да едят потом, а Малюта Скуратов – тот вообще охоч до младенцев. Баб забирают с сел и деревень да насильничают до смерти.

– А потом варят и съедают? – ухмыльнулся Парфенов.

Староста с осторожностью взглянул на него и уклончиво ответил:

– То когда как, мертвечину обычно не едят.

– И люди верят в то?

– Кто верит, кто нет, но все боятся. Однако ныне выбирать не приходится. Коли татары кружат у села, то могут и напасть, кто знает, сколько их в лесу да в поле, а те похлеще опричников будут. И не по слухам уже, а воочию.