Костры Фламандии - Богдан Сушинский

– А что, хлопцы, – положил Гуран свою могучую руку на плечо испанского офицера, – выпьем, чтобы дома не тужили?

– И чтобы врагам нашим было горько! – поддержали его казаки.

19

Проскрипев зубами, Корецкий отошел подальше от гурьбы и еще какое-то время с презрением наблюдал за тем, что происходило у ратуши. Ему представлялась прекрасная возможность принять сдачу в плен гарнизона дома, возможность отличиться. Но, похоже, он этот шанс упустил.

Покидая площадь, советник на несколько минут задержался возле небольшой группы горожан, которые с нескрываемым любопытством и без какого-либо страха рассматривали проходящих мимо них казаков. Некоторые даже улыбались им.

– Господи, – крестилась пышноволосая женщина, прижимавшая к груди сверток, в котором, очевидно, было собрано все самое ценное, что нашлось у нее в доме. – Что ж это за войско такое? Откуда оно взялось? Отродясь никто не видел в наших краях людей в таких одеяниях.

– Почему же турки тоже так одеты, – с видом знатока объяснял ей сгорбленный морщинистый старичок, посасывающий угасшую трубку. – Такие же шаровары. Чубов, правда, нет.

– А кто их видел в этих краях, ваших турок? Да и не османы они вовсе. Эти пришли откуда-то с Польской земли. С Украины, – объяснил затесавшийся в кучку солидных горожан лицеист. – Я слышал, как их офицер говорил об этом по-французски бывшему городскому судье.

– Так уж и по-французски! – уличил его в неправде старичок. – Откуда ему знать французский? Добро бы до прибытия сюда они вообще знали что-либо о Франции.

– А вы заметили, что эти солдаты не ограбили ни одного дома, ни одного магазина?

– У них еще будет для этого время, – бросил Корецкий.

– Ну, уж нет. Испанцы если грабят, то грабят сразу, – отрезала пышноволосая дама. – Вспомните, как вели себя испанцы. Хватали все, что могли.

– На каждую юбку набрасывались, – смеясь подтвердил старикашка, пытаясь раскочегарить свою огромную носогрейку. – Что было, то было…

– А эти бочки с вином трактирщик им сам подарил. За победу над испанцами, – почти продекламировал лицеист с таким видом, словно произносил речь, стоя на баррикаде. – И посмотрите, как они относятся к пленным испанцам. Трудно поверить, что только что эти люди сражались между собой.

– Святая правда, – подтвердил старик с трубкой, – такого еще не бывало, чтобы, ворвавшись в город, войска вели себя столь дружелюбно.[23]Уж поверьте мне, я пережил не одну осаду. Да и сам тоже осаждал, да простит Господь все мои прегрешения.

Судача, горожане незаметно для себя приближались к испанцам и казакам. Вместе с ними, не желая смешиваться ни с теми, ни с теми, приближался и Корецкий. Не нравилось ему все то, что происходило сейчас в Дюнкерке.

Вообще все, что происходило в этом походе, было как-то не так, как бы хотелось советнику посла. И этот фантастически удачный морской бой, который вскоре будет описан во всех французских газетах, и, конечно же, станет известным всей Европе; и молниеносный, словно прыжок рыси, ночной штурм Дюнкерка; и странная, почти мессианская, терпимость победителей.

Причем дело было не только в личной, почти прирожденной неприязни Корецкого к казакам. Просто майор, возможно, как никто другой, отлично понимал: казачья слава, добытая на полях Франции, способна откликнуться бесславием польских полководцев на полях сражений в Украине. Причем произойти это может очень скоро.

Но и это еще не все. Прославившись во Франции, казаки запомнятся французам настолько, что в течение многих десятилетий восстания в Украине будут вызывать в их благодарных душах сочувствие и восхищение. Но королю и канцлеру Польши подобное сочувствие ни к чему, поскольку оно будет мешать им в налаживании отношений не только с Францией, но и с другими европейскими державами.

Как дипломат Корецкий осознавал все это намного яснее, чем многие военные в Варшаве. И уж, во всяком случае, острее канцлера Оссолинского, давшего согласие на наем украинских казаков. Неужели в Польше не нашлось бы две-три тысячи мелких шляхтичей, которые согласились бы сражаться и погибнуть здесь? Но уже во славу Польши?

– Эй, сечевики, кто разрешил пить вино?! – неожиданно появился на площади полковник Сирко. – Закона казачьего не знаете: в походе к этому зелью не притрагиваться?!

– Так ведь поход вроде бы завершился, – несмело ответил кто-то из казаков. – Город-то мы взяли, ну и…

– Что значит «взяли»? В городе еще идут бои. Да и здесь, я вижу, – окинул полковник взглядом группу пленных, – пистолеты все еще не остыли от пороха.

Казаки виновато переглянулись и покаянно опустили головы. Кое-кто из самых молодых даже попытался спрятаться за спины испанцев.

– Смилуйся, атаман, – развел руками захмелевший сотник, в руке у которого все еще искрился на солнце наполненный вином хрустальный кубок. – Мы что? Мы же просто так. Это испанцы, хорошие хлопцы, угощают, и вообще, мы всего лишь… по одной. Опять же за здоровье союзников наших, французов.

Выслушав все это, Корецкий презрительно улыбнулся и, стараясь не выделяться и не попадаться на глаза полковнику, попятился назад, к ограде, а потом, пригнувшись, бросился к калитке.

«Варвары! – не в состоянии был и дальше скрывать свои эмоции он. – Степные, дикие варвары! Именно такими они и должны предстать перед просвещенной Европой. Именно такими. Только идиот решится провозгласить их освободителями французских земель».

20

Графиня де Ляфер лукавила, заявляя родственникам де Корнеля, что в Дюнкерк их ведут государственные интересы супруга. Она спешила сюда, надеясь, что с прибытием казачьего корпуса французским войскам наконец удастся войти в город. А вслед за ними окажется в его стенах и карета графа де Корнеля.

Служащий министерства иностранных дел, он довольно легко мог объяснить свое появление в освобожденном городе любому офицеру, вплоть до принца де Конде. На то имелась специальная бумага за подписью министра. Да что там, граф и сам искренне верил, что его прибытие в столь долго терзаемый испанцами Дюнкерк – «формальный акт подведения города под юрисдикцию Франции» – как хитроумно сформулировала цель этой поездки для него, а следовательно, и для министра, графиня де Ляфер. Так что лгать мужу, собственно, не приходилось. Или, точнее сказать, он даже не подозревал, сколь изысканно лжет.

Изучив с удивлявшей графа прилежностью весь архив Корнелей, Диана впала в уныние: ничего, что хотя бы одним словом, хоть намеком, подводило бы к тайне казны тамплиеров, в нем не обнаруживалось. Сам владелец его и слышать не хотел о рыцарском ордене, побаиваясь, как бы его враги не подняли на щит то обстоятельство, что он является потомком Великого магистра, а значит, и врага трона Гийома де Боже. Орден был проклят, упразднен и навеки запрещен. А ставить под сомнение справедливость приговора, вынесенного с помощью суда инквизиции королем Филиппом IV Красивым и папой Климентом V – ни в Париже, ни в Риме пока что никто не собирался.