Всё, что осталось - Сью Блэк

Никакой компьютер, учебник, модель или симуляция никогда не заменят мультисенсорный опыт, получаемый при обучении по «золотому стандарту». Идти по пути упрощения, как поступают многие кафедры анатомии, и лишать студентов возможности изучить реальное человеческое тело, означает, на мой взгляд, снижать качество университетского образования и создавать массу проблем для будущих врачей, стоматологов и ученых, которые, собираясь стать экспертами в своей области, безусловно заслуживают обучения на высшем уровне. Важнейший факт, который студент постигает в анатомическом театре, заключается в том, что анатомически все тела уникальны. Существует масса возможных вариантов, и если их не освоить и не изучить, пострадают ничего не подозревающие пациенты этих будущих практиков. Примерно 10 % дел по обвинению в хирургической ошибке проистекают именно из незнания анатомической вариативности.

Анатомия подчинялась Парламентскому Акту с 1832 года. Первый закон по этому поводу был принят правительством вигов под руководством графа Грея в ответ на убийства Берка и Хэра в округе Вестпорт в Эдинбурге. В попытке положить конец незаконной торговле трупами и поднять этические стандарты профессии закон позволял преподавателям анатомии препарировать тела преступников и невостребованные трупы бедняков, а также принимать их по завещанию.

До последней редакции Анатомического Акта — в 2004 году в Англии и в 2006-м в Шотландии, — оставалось в действии старое уложение, по которому — парадоксально! — считалось преступлением, если хирург отрабатывал или опробовал процедуры на мертвом теле. Хирургам разрешалось входить в секционную, разрезать кожу трупа, передвигать мышцы или распиливать суставы, но они не могли, например, заменить кость протезом, потому что это уже считалось «процедурой». Это ограничение, просуществовавшее много десятилетий, напоминало о неоднозначных исторических взаимоотношениях между хирургами и анатомами. В общем, во всем следовало винить Берка и Хэра.

Многие анатомы, хирурги и врачи свидетельствовали перед правительственными комиссиями, заверяя, что гнусные коммерческие сделки, из-за которых 170 лет назад был принят тот закон, давно канули в лету — хирургам можно доверять, и лучше разрешить им практиковаться на трупах, чем на незадачливых пациентах. Вековое партнерство хирургии и анатомии могло бы возродиться, но сначала требовалось решить одну небольшую проблему. Достаточно скоро после изменения закона хирурги отвернулись от анатомии, поскольку обнаружили, что формалин, применяющийся для бальзамирования трупов, делал тела слишком ригидными и жесткими для их целей. Они хотели чего-то более близкого на ощупь к живому телу и решили, что лучше будут тренироваться на «свежезамороженных» трупах.

Я не одобряю такой путь развития анатомии — и это еще мягко говоря. Позвольте объяснить. Чтобы труп стал таким, как требуют хирурги, его надо свежим доставить из хосписа, больницы или другого места, где скончался завещатель, и разрезать на части (верхний плечевой пояс, голова, конечности и т. д.), что мало отличается от расчленения, которое закон рассматривает как дальнейший ущерб телу. Дальше эти части замораживаются и, когда в них возникает нужда в ходе практических занятий, извлекаются из морозильника, размораживаются и передаются студентам, хирургам-практикантам и прочим группам. После размораживания они, конечно, «свежие», но через пару дней начинают пахнуть совсем по-другому, а повторную заморозку и оттаивание, как любая органика, переносят не очень хорошо. Поэтому, когда первая группа с ними закончит, для обучения других студентов они — за редким исключением, уже не пригодятся. Более того, многие патогены, как известно, выживают при замораживании и могут активироваться, когда ткань станет нагреваться. Это может привести к переносу инфекции или заражению, поэтому в процессе обучения следует принимать максимальные меры предосторожности, чтобы студенты не порезались, и заранее делать им необходимые прививки.

Изменение в законе также допускает импортировать части тел в Великобританию из-за рубежа. Это меня откровенно возмущает. Только представьте, вы можете отправить какой-то американской компании заказ, к примеру, на восемь ног в хорошем состоянии — это уже звучит жутко! Мало того, после использования эти останки сжигаются как больничные отходы, что я нахожу крайне неуважительным и неприемлемым. Выходит, что с останками обращаются как с расходными материалами, не принимая в расчет, что это люди, которые умерли.

Поэтому для меня использование «свежезамороженных» трупов, как его видят в некоторых учебных заведениях, является не просто расходованием драгоценного ресурса, но также нарушением моральных норм. Точно так же я не готова рисковать ничьим здоровьем и безопасностью. Я хорошо представляю себе последствия: если хирург или студент порежется и чем-нибудь заразится, против нас немедленно возбудят дело, утверждая, что травма положила конец его медицинской карьере. Наш университет провел исследование рисков, в котором приняли участие представители руководства, и я с радостью и облегчением узнала, что в Данди «свежезамороженные» трупы использоваться не будут. Окажись решение другим, мне пришлось бы уйти.

Тем не менее было ясно, что дальнейшее использование формалина тоже ставит перед нами проблемы. И первая из них — стоимость. Мы и сами понимали, что забальзамированное в формалине тело подходит не для всех процедур, которые должны отрабатывать студенты-хирурги. Кроме того, мы высоко ставим здоровье и безопасность учащихся и сотрудников, так как от них в том числе зависит репутация университета. Очень важно, чтобы труп был стерильным, и по этому критерию формалин нас более-менее удовлетворял, но в высокой концентрации он становится канцерогенным. Во многих странах нормы его использования уже пересмотрели, а после принятия в 2007 году закона Евросоюза о снижении допустимой концентрации раствора применение формалина вообще резко снизилось. Если нормы станут еще жестче, использование формалина в анатомии сойдет на нет. Пришло время нам взять дело в свои трудовые руки и найти решение, которое удовлетворит всем требованиям.

Я припомнила, что слышала когда-то о технике, использовавшейся в Австрии, — ее разработал один обаятельный и вдохновенный анатом по имени Вальтер Тиль, и подумала, не подойдет ли она для наших целей. Профессор Тиль, глава Института анатомии Граца, изучал медицину в Праге, но тут началась Вторая мировая война, и его призвали в действующую армию. Он получил тяжелое ранение в лицо, стал инвалидом, но сумел вернуться к учебе.

После войны он пятьдесят лет проработал в институте Граца. Столкнувшись в начале 1960-х с той же проблемой, что и мы сейчас, он решил посвятить себя ее решению.

Целью Тиля было найти удобный метод консервации тел, при котором ткани останутся упругими, а долговечность материала не пострадает, и который одновременно обеспечит безопасность анатомов и студентов. Он обратил внимание на сырокопченую ветчину в лавке у местного мясника — ее качество было куда выше, чем у конечного продукта, который он получал из своей бальзамировочной. Ветчина сохраняла и цвет, и упругость, если ее вымачивали в солевом растворе. Тиль подумал, что, возможно, анатомии есть чему поучиться у пищевой индустрии.

Мясник мог использовать в своем производстве только химикаты, подходящие для пищевого употребления, чтобы не отравить покупателей. Вальтер Тиль был свободен от таких ограничений. Он не собирался поставлять свой продукт в магазины. Поэтому он начал, методом проб и ошибок, искать состав раствора — по сути, маринада, — с использованием воды, спирта, нитратов аммония и калия (чтобы законсервировать ткани), борной кислоты (для антисептики), этиленгликоля (для повышения пластичности) и небольшого количества формалина в качестве фунгицида.