Магия любви - Светлана Лубенец

– Это ни в какие ворота не лезет! – я вскочил и стал прокатываться мимо хоккейных ворот. – Что она себе позволяет! Может, и на свидания с тобой станет вместо меня ходить?

Инга захихикала.

– Смешной ты, – она стала дышать на замерзшие пальцы. – Да сядь уже обратно.

Я послушно плюхнулся на лавку.

– Замерзла? – теперь я сам зажал ее пальцы между своими ладонями, стал согревать.

– А ты хотел бы пригласить меня на свидание? – спросила Инга, позволяя мне греть ее руки.

– А тебе Фирсова этого не рассказала? – пытался отшутиться я. – Может, по ее словам я уже и жениться готов?

– Она сказала только то, что это ты зеркальный шар в школу принес.

– И больше ничего? – насторожился я.

– А надо было? – Пальцы Инги все еще лежали в моих руках. – Если ты сделал это для меня, спасибо! Только прошу: не надо жалости ко мне, ладно? Я помню, как ты смотрел на меня в ту субботу, когда узнал, что я сирота. Наверное, захотел сделать доброе дело. Я тебе, конечно, благодарна. Шар отпадный! Но ты знай, я в сочувствии не нуждаюсь. Понятно? Так что если все это – шар, танец… поцелуй – из желания осчастливить сиротку, то зря. Я умею радоваться жизни. Не танцую с кислой миной. Из окна прыгать тоже не пытаюсь…

Инга все говорила, а я слушал и не мог понять – к чему это она. Как могла подумать, будто я из жалости лезу целоваться? Хотелось подобрать нужные слова или, не раздумывая долго, снова поцеловать ее как следует.

– И на свидания меня зовут регулярно! – продолжала Инга. – Так что приглашай ту, которая на самом деле нравится…

Я уже почти решился ответить, что именно она мне и нравится, но Инга резко отодвинулась, поднялась и покатила по льду куда-то в центр празднования, где вился шумный хоровод вокруг елки, где Бочкин, сомкнув колени, кривенько обкатывал коньки, выглядывая – куда же я подевался. Какая-то пара мгновений, и фигурка Инги затерялась, будто и не сидела она только что рядом, не грела пальцы между моими ладонями. Я не переставал удивляться тому, что происходит вокруг. Теперь в ловушку угодила сама Инга. Казалось, она мало думает о чужом мнении. Так оно и было. Но в тот момент, когда она все же пыталась понять поведение других – мерила на себя. Она не хотела производить впечатления: быть лучше, чем есть на самом деле. Это верно. И тому стоило поучиться. Но Инга была уверена, что все про всех знает. Видит насквозь. И каждому поступку находила свое объяснение. Впервые я вспомнил слова Сопыгина о том, что она задается. Впервые я понял, что Инга тоже слабая. Если она думала, что кто-то ее жалеет, значит, жалела себя сама. Не иначе.

– Где пропадал, старик? – настиг меня Бочкин.

– С Ингой разговаривал.

Бочкин стал оглядываться, но никого рядом со мной не увидел. Всерьез забеспокоился, что я отморозил мозг.

– Вообще-то, ты здесь один.

– Скажи-ка, Бочкин, – спросил я, – ты когда-нибудь целовал девчонку из жалости?

Никитос махнул на меня рукой. Лицо его выражало отсутствие любых побуждений для поцелуя. Он не понимал своего счастья: как же проста и прозрачна была его жизнь…

Каникулы я потратил на то, что пытался составить Инге новое письмо. На этот раз хорошее, правильное, честное. Без напускного бахвальства, без глупых шуточек. И главное, надо было объяснить, что совсем не жалел ее.

Привет, Инга, мне тебя ни капли не жаль…

Набивал я, а потом пялился в беспощадный компьютер часами, не в силах придумать и слова, пока Бочкин не вытаскивал меня на улицу. Вернувшись с катка или из киношки, я стирал одинокое предложение и пытался начать заново.

Инга, я и не думал тебя жалеть, пока ты не сказала, что я тебя жалею…

И это никуда не годилось. Хотя было чистой правдой. Как раз теперь, когда мне приходилось объяснять Инге, что не испытываю к ней жалости, я начал всерьез беспокоиться за нее. Вероятно, бандитское поведение и неуемная жажда справедливости – все это из-за того, что Инга не верила в лучшее. Считала, что добро может постоять за себя только при помощи кулаков. Жизнь обошлась с нею несправедливо, и теперь Инга вершила свой суд, чувствуя себя в ответе за каждого безвинно угнетенного. Но говорить об этом в любовном письме мог только последний дурак. Тогда от бессилия я утыкался в зомбоящик, где можно было увидеть хоть кого-то глупее самого себя, а вернувшись к компьютеру, вместо своей фразы видел какой-то странный набор букв:

Йопыр5дын88паф666

– Ритка! – вопил я. – Кто тебе разрешал трогать мой компьютер?

– Я писайя йассказ, – пищала Ритка из-под кровати.

Схватившись за пятку, я вытягивал ее и начинал расправляться. Но мама, как всегда, спасала свою ненаглядную доченьку. Будто та могла умереть от щекотки!

В очередной раз я стер Риткину лабуду и снова принялся писать свое объяснение в любви.

Инга, я влюбился в тебя сразу, как только увидел. И уже больше месяца не решаюсь рассказать о своих чувствах. Но это даже хорошо. Теперь я понял, что был никчемным человеком, недостойным тебя. Раньше ты мне и слова не сказала бы, уверен. Не заметила или посмеялась. Да все так и было: сколько раз я пытался познакомиться с тобой, заговорить, но ничего не получалось. Понимаешь, какая штука. Выходит, я и зеркальный шар повесил не для тебя, а для себя. Этот подарок меня самого сделал лучше. А то ни одного достойного поступка в копилке личных достижений не было. И жалость тут ни при чем! Это меня пожалеть можно: только о себе раньше думал, когда вокруг столько интересных людей шастает. Один Бочкин чего стоит! Вроде живет себе тихонько, что-то под нос бормочет, вечно жалуется, а потом вдруг на дерево как взберется – и снимай его оттуда! Я даже своего лучшего друга толком не знал – куда это годится? Или взять Фирсову, вроде выскочка и доносчица, но коснись дела – поможет. А я с ней семь лет проучился и знать не знал, что случись мне из окна прыгать – за мной кинется. И пусть она тебе про шар растрепала, я на нее все равно уже не сержусь, потому как стал немножко разбираться: что в человеке главное, а что второстепенное. Во мне сейчас главное – это любовь. Она меня прямо наизнанку выворачивает. Даже шутить почти перестал. Тянет на серьезные размышления. И добро хочется творить. Вот прямо этими руками. Не поверишь, я даже посуду за собой стал мыть. А еще иногда – за Риткой. Это моя младшая сестра. Она, конечно, жуткая заноза, но тебе понравится, я уверен. Ей всего четыре года, она называет меня «Боись». Это очень смешно, хотя она не шутит. Так только Ритка и Бочкин умеют – смешить без шуток. Так что с нами со всеми не соскучишься! Я вообще-то болтливый жутко, рот просто не закрывается. Только с тобой у меня никак не получается хоть одну фразу нормально закончить – оттуда и непонимание. Теперь я, кажется, все сказал. Нет, еще самое главное. Про поцелуй и свидание…

Я только расписался, слова так и выскакивали одно за другим, как в комнату пришла мама. Она начала говорить что-то про уборку, про чтение на каникулах, про остывший ужин. Мама буквально силком оттащила меня от компьютера, и я поплелся лопать опостылевшие объедки. Я жевал гречку, перекидывая в памяти фразы из письма, шлифовал концовку. И все получалось совсем неплохо. Главным было набраться смелости и отправить это послание Инге. С недожеванной котлетой за щекой я уже несся обратно, в свою комнату. Очень хотелось закончить это письмо длиной в месяц. По дороге я клялся маме убрать все, что плохо лежит, и прочитать все, что хорошо написано. Влетел в комнату, закрыл за собой дверь и даже налег на нее спиной, в тот же миг увидел Ритку. Она стояла коленями на моем кресле и стучала пальчиками по клавиатуре. Вид у нее был очень сосредоточенный, будто она писала диссертацию.