Каменный мост - Александр Терехов

У девушки на приеме населения еще мерцало в глазах что-то человеческое, девушка с розовыми щеками и нежными губами пошевелила этими губами и открыла шкаф за своей спиной – я увидел полки, забитые папками «Рождение», папками «Смерти» и папками «Браки», – по стрелочке «Регистрация браков» – по коридору направо порхали самые дружные парочки на свете, не нашла и отвела меня в недра, где за кодовым замком сидело существо заведующей по фамилии Козляник (в заявлении я написал «Козлец») – из тех, что ненавидит мужчин, детей, свое бесплодие, службу, целый свет из-за того, что подчиненная пришла в такой же серой кофте.

– Что вы хотели?

– Мне нужно знать, регистрировала ли брак Анастасия Владимировна Петрова в 1937 году, чтобы установить личность мужа. И свидетельство о рождении ее сына Петрова Василия Петровича.

– Эти сведения составляют личную тайну. Их охраняет закон. Мы не можем вам их открыть.

– Только вы можете помочь, все родственники умерли…

– Принесите нам справки, что все они умерли. Обращайтесь в дирекцию единого заказчика по месту жительства…

– Разрешите мне сказать? С безмерным равнодушием:

– Да.

– Может кто-то посмотреть свидетельство о рождении мальчика, не показывая его мне, и сказать лишь одно: записан ли там отец или стоит прочерк. Только это. Вы очень поможете.

– Нет. Сегодня вы придете, завтра сосед придет. Мы таких сведений не предоставляем.

Мразь, равнодушная скотина, каких таких сведений?! Записан ли отец в свидетельство о рождении олигофрена, которому шестьдесят пять лет, если он жив! Надо было сразу предложить деньги, думает, мне нужна квартира душевнобольного, шептал я, отступая мимо дворца бракосочетаний, – к подъезду подкатывали старые «мерседесы», на передних сиденьях сидели свидетели с алой лентой через плечо, такие серьезные, словно на них ленты пулеметные. Я позвонил Гольцману: что там?

– В картотеке Коминтерна Вендта, Венда и похожих… не значится. Среди нелегалов – тоже. Из репрессированных установлен Вендт Владимир Владимирович, 1892 года рождения, уроженец Латвии, механик. Арестован в июне 1938-го, расстрелян по приговору тройки УНКВД, статья 58, части 10, 11.

– Думаете, он?

– Еще Бруно Вендт, радист, член Коммунистической партии Германии. Окончил в Москве курсы радистов, Петрова могла преподавать ему английский. Член разведгруппы Зорге в Японии. В 1936 году отозван в Союз. Дальнейшая судьба неизвестна.

Еще и радист группы Зорге. Человек в наушниках в токийском подвале. Мы смотрим во тьму. И как это всегда бывает, сразу появляются Вендты, Венты, Фенды, весь мир состоит из них, и все подходящие – все проживали в Москве в тридцать шестом – тридцать восьмом, репрессировались и могли…

Значит, Ираида Цурко сдала брата-дебила в интернат, расчистила место для жизни, мамы нет, водить по музеям некому, в данную минуту проживает за границей – вот же он, важнейший вопрос, словно кто-то окликнул и показал глазами: туда! ТУДА – я сорвался к дочери Штейна, посла в Италии, рыдавшего, когда умер император: «Я оплакиваю свои идеалы».

– Петрова? Я помню. Нет, это не девичья ее фамилия. О Петровой говорили взахлеб: какая женщина! У нее было столько мужчин… Ой, сколько у нас с вами пальцев!

Двадцать.

– И Гнедин был в нее влюблен. И Штейн. И Рубинин! Но она мне показалась совершенно неинтересной. Невысокая, с очень тонким лицом. Широкие бедра – я этого не люблю, но умница, ничего не скажешь. Сын от немецкого коммуниста, красоты необыкновенной. Дебил. За связь с немцем ее исключили из партии прямо во время беременности.

– Литвинов, когда они уезжали в США, знал, что Уманский влюблен в Петрову?

– Да, и очень подсмеивался над Константином Александровичем.

– Такой странный, может быть, вопрос… Почему Петрова жила… вот так: от брата к брату, дальше… Она что-то искала? Какой-то материальный уровень?

– Она не искала власти и богатства, – дочь посла взглянула на меня с бессильным сочувствием. – Просто бывают такие женщины.

Остался тот самый вопрос.

– Инна Борисовна, я прочитал биографию Литвинова…

– Шейнис написал.

– Да. В книге есть два места, где зачем-то появляется Уманский, и так… довольно подробно описано. Но Шейнис не застал ни Уманского, ни Литвинова…

– Только Петрова могла рассказать. Я знаю, они встречались, Шейнис записал ее воспоминания.

Мы пробили Шейнисов. Там все умерли, архив исчез, потомки отвечали быдловато. Во вторник 14 февраля, в десять пятнадцать я собрал всех, и Боря зачитал:

– Разыскиваем женщину 1902 года рождения. Анастасия Владимировна Петрова. Может, девичья фамилия. Или до Цурко побывала замужем за Петровым. На дипломатической службе сошлась с Дмитрием Цурко. Перешла к его брату Петру. Дочь Ираида от Петра. Роман с немцем Вендтом не позднее 1937 года. Рождение сына, дебила, от немца. Мальчик записан как Василий Петрович Петров. Одновременно, – Миргородский слегка раскраснелся, – или последовательно – связь с неопределенным количеством мужчин. С высокой степенью вероятности можем предполагать в их числе дипломатов различного ранга. Один из них – Уманский К.А. – неоднократно просил женщину выйти за него замуж, и один раз, вторая половина апреля и весь май 1943-го, она, судя по всему, выражала готовность это предложение принять. Все, что у нас есть на вчерашний вечер. Давайте расставим их и поиграем?

– Она его не любила, – Алена говорила только мне, я опустил глаза. – Костя звал ее замуж? Не раз. Петрова соглашается именно весной сорок третьего. Потому что два года хорошо пожила в Штатах и захотела хорошо пожить в Мексике еще несколько лет. А не торчать в Союзе и мучиться с дебилом. Холодный расчет. С другой стороны, если Уманский знаком с ней больше десяти лет, то совершенно точно знал, с кем она спала еще…

– Ну, может, страсть! – всплеснул руками Боря, пряча усмешку. – Знал, да! И пользовался в очередь! И ждал, ждал счастья однажды заполучить в безраздельное пользование. И Голливуд показывал такие примеры! Получил и сам отказался – на хрен надо? А ей сказал: страдаю, но развестись не могу, из-за дочери. Что скажут современники? Александр Наумович!

– Я думаю… Мы должны учесть. Петрова в своей личной жизни являлась своего рода зеркальным отражением самого Уманского. Возможно, поэтому он хорошо понимал ее и она его понимала. Они могли друг другу простить… Кроме того, мы не можем почувствовать время, их время, чем дышали… Они ведь выросли в годы, когда призывали разрушить семьи… Создали коммуны – десятки тысяч… Что в тех коммунах происходило по ночам, знало только ГПУ. Книжки Коллонтай о свободе половой любви… Их поведение нельзя объяснять только личной распущенностью…

– Или природными наклонностями, – вставил я.

– Допустим. Но если два человека в зрелом возрасте все-таки испытали глубокое чувство и страдали от того, что не могут быть вместе, это их… как-то… – Гольцман нарисовал загогулину в своих записях и взглянул на меня. – Но я так понимаю, появилось что-то еще? Что случилось за ночь?