Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

Что-то подобное творилось и в душах остальных офицеров и солдат осажденного гарнизона: «…Дело 4-го августа сильно опечалило севастопольцев и вместе с тем подняло энергию и самонадеянность в неприятеле. 5-го августа, еще до рассвета, как бы в ответ за наше вчерашнее нападение со стороны Черной, неприятель открыл по Севастополю страшное бомбардирование, по счету пятое. С этого дня до последнего, до 27-го августа, продолжается почти беспрерывное бомбардирование, за исключением нескольких дней, в которые канонада немного затихает».

В союзных войсках, в отличие от русских, воцарился невероятный эмоциональный подъем. В своем «Дневнике Восточной войны» Череза де Бонвилларет писал: «В расположении союзников царило повсеместное веселье, несмотря на тяжелую картину мучений страждущих. К вечеру прибыло шампанское и лишь глубокой ночью мы возвратились в свои палатки, на свои исходные позиции. Сегодняшний успех будет залогом того, что если представится случай, тогда весь пьемонтскии корпус сможет участвовать в настоящем деле, и каждый сможет отличиться в бою, наравне с теми, кто имел уже такую возможность. Моральное следствие для нас после сражения — это то, что мы приобрели высокий престиж среди союзников. За стойкость и мужество, проявленные подразделениями пьемонтцев в бою, англичане и французы нас приглашают распить с ними шампанское, и укрепляется дружба и высокое доверие».

Наполеон III писал своему главнокомандующему в Крыму генералу Пелисье: «Генерал, новая достигнутая победа на реке Черной в третий раз с начала войны доказывает превосходство союзных армий над врагом в полевом сражении. Она свидетельствует о мужестве войск и о правильных решениях, принятых Вами. Передайте мои поздравления армии и примите их от меня лично. Скажите этим храбрецам, которые сражаются уже почти год, несмотря на неслыханные трудности, что я надеюсь, срок окончания этих испытаний близок и Севастополь скоро падет под их ударом…».

Генерал Камю, в своем письме Боске констатировал, что задачу союзные войска выполнили: «Эрбильон хорошо провел сражение как оборонительную операцию».

Но французские командиры понимали, что не только умение воевать принесло им победу. Цепь роковых случайностей и ошибок русского командования нивелировали имевшиеся тактические проблемы союзных войск. Нередко их пехота, отходя, попадала под огонь собственной артиллерии, возникали затруднения с переброской войск на другие направления. Генерал Трошю, спустя не многим более 10 лет после кампании (в 1867 г.) писал, что «…Крымская война, хотя она и была, собственно, войной осадной, и итальянская война, представили нам ряд военных операций, проведенных без всякой связи, доходивших иногда до беспорядка. Мы видели, что успехи, венчавшие наши усилия, были бы менее спорны и, может быть, более решительны с политической и военной точек зрения, если бы войска наши выказывали в ведении боя столько же порядка, сколько порыва…».

Английский артиллерийский офицер полковник Фитцмайер считал русское наступление «операцией посредственно спланированной и отвратительно исполненной».

А мы что? Вскоре, уже по сложившейся привычке, начался поиск виновных и назначение «козлов отпущения». Поток оправдательных писем потянулся из штаба русской армии в Крыму в столицу. Виноватых определили быстро. Это не составляло труда, учитывая, что все они были мертвы и потому не имели никакой возможности что-либо сказать в свое оправдание. Выручала и коллегиальность принятого решения. Да и гнев императорский не был столь велик, как, впрочем, и число награждений.

В отличие от иных проигранных сражений Крымской войны, Чернореченское поражение не смогли списать на столь модное по сей день утверждение о поголовном вооружении противника нарезным огнестрельным оружием. В этот день русским противостояли в основном французский и сардинский военные контингенты, линейная пехота которых по большей части была вооружена гладкоствольными ружьями. Известно, ружья Тувенена, несмотря на используемые в них технически более совершенные пули Нейсслера, не были верхом технологического прогресса и имели массу недостатков.

Сами солдаты, воевавшие в Крыму, смотрели на эту проблему несколько по иному, чем генералы. Генерал Чебышев приводил диалог двух солдат, упоминаемый М. Драгомировым в его «Армейских заметках»:

— Ведь ты помнишь, как один солдат после Крымской кампании объяснял нашу неудачу тем, что «у них» были ружья аглицкия, а у нас казенные.

Эк куда махнул! Во-первых, и вздор сказал солдат; не так уж особенно «аглицкия» ружья были лучше казенных, как ему казалось; да и штуцеров почитай, было немногим больше нашего, если принять в расчет наших штуцерных; только их употребить забыли. Да и солдат-то, собственно, на себя клепал; что ж, разве он не стоял грудью против «аглицких» ружей также, как он у нас всегда стоял и конечно будет стоять? Уж лучше нас никто страдать и умирать не умеет. Кто, как русский человек не заучил, а в сердце своем от природы носит, что только претерпивый до конца спасается, того не собьешь с толку разными россказнями.

С М. Драгомировым можно и нужно спорить, но в том, что не только техническое превосходство союзников было основной причиной поражения в Крыму, не согласиться нельзя. По наличию нарезных ружей французская пехота ненамного превосходила русскую. Вооружение легкой сардинской пехоты тоже было не таким уж и передовым для середины XIX в., а снабжение боеприпасами вообще не могло удовлетворять требованиям времени: вспомним как сардинские стрелки быстро оставили позиции на Телеграфной горе именно по причине расстрелянных патронов.

Ко времени Черной русские войска значительно улучшили свое вооружение, в том числе за счет трофейных ружей. Командиры, убедившись в их эффективности, всеми правдами и неправдами старались оставить «добычу» при своих частях. Так, в Охотском полку таковых имелось более 400, что было числом весьма значительным. Конечно, в основном это нужно отнести к полкам, составлявшим севастопольский гарнизон, но нельзя не учитывать, что и французская пехота тоже не была поголовно вооружена нарезным оружием, в отличие от британской.

Атака Малахова кургана. Рисунок В. Симпсона. 1855 г.

Еще одной проблемой, приведшей к поражению русской армии в очередной раз, был командный состав армии — насколько храбрый, настолько и необразованный. Теперь совершенно ясно, что «…в Крымскую…кампанию неудовлетворительный состав начальников обнаружился с полной очевидностью». Вынесенное в подзаголовок мнение А. Керсновского более чем соответствует истине. Хоть и грустная, но правда.

Этот трагический факт обращал на себя внимание многих государственных мужей России даже спустя десятки лет после Крымской войны. В своем докладе в Государственной думе в 1908 г. А. Гучков с горечью констатировал, что в войне 1854–1855 гг. и в последующих войнах «…наш командный состав во многих случаях оказался не на должной высоте. Младшие офицеры в пределах своей деятельности были храбры, распорядительны, но недостаточно сведущи; начальники частей, давая иногда отрадные исключения, не были достаточно подготовлены к улучшению использования боевой способности вверенных им частей. Но наиболее слабым оказался генеральский состав: бригадные, дивизионные и корпусные командиры. За исключением нескольких блестящих имен, большинство не было подготовлено к распоряжению войсками всех родов оружия, не умело восстановить связи между частями, входившими в состав вверенных им частей, не умело поддерживать связь по фронту с соседями. Чувство взаимной выручки не было сильно развито. Бездействовали с оговоркою “не получал приказания”, когда били соседей — это не было редким явлением. Особенно неумело вели наступательный бой».