Жизнь и судьба Федора Соймонова - Анатолий Николаевич Томилин

раболепствовать, подло унижаться, низкопоклонничать, угождать во всем за ничтожную корысть...

Знаете, иногда, оглядываясь, кажусь я себе хуже, подлее раба. Те хоть жили и работали, находясь в полной власти своего господина. Невольничали по принуждению. Мы же угодничаем добровольно. Ревностно бросаемся вперед прежде хозяйского посвиста и летим, рвем того, на кого укажут. Только дай услышать команду... А ведь у нас на шеях — ни колодок, ни ошейников. Каждый от рождения свободен. Так почему же мы так легко позволяем себя унижать, почему сами, по своей воле, по свободе лезем в ярмо?..

Свадьба в Ледяном доме не раз описывалась литераторами разных времен. Но лишь в одной исторической книге наткнулся я на мимолетное упоминание о подлинном авторе сей идеи. Из воспоминаний и документов набрался в конце концов целый ворох достоверных фактов, позволяющих восстановить историю возникновения этой нелепой затеи. Думаю, что Федор Иванович подробности знал все. Знал, хотя бы потому, что его патрону Артемию Петровичу Волынскому, организатору веселья, ни за что бы не справиться одному, без помощи и советов конфидентов.

4

«В начале 11‑го часа соблаговолила ея Императорское Величество своею Высочайшею Особою, в богатой робе, имея на себе орден святого апостола Андрея и меньшую бриллиантовую корону и такой же аграф на персиях, из своих покоев чрез большую залу шествовать в придворную свою церковь, препровождаемая его высококняжеской светлостью, герцогом Курляндским. Впереди шли камер-юнкеры, камергеры, генерал-адъютанты, министры; за ея Величеством шествовали Елисавета Петровна, Анна Леопольдовна, герцогиня Курляндская, статс-дамы, фрейлины, генералитет и прочих знатнейших чинов особы».

Идущие впереди камер-юнкеры распахнули тяжелые золоченые двери, и Анна вступила в церковь. Преосвященный Амвросий Юшкевич, архиепископ Новгородский и Великолуцкий, величественно осенил императрицу крестом и окропил святою водою. Певчие на хорах грянули: «Господи, силою твоею возвеселится царь!..» Теснясь и толкаясь, заходили в церковь придворные. Однако размещались по чину, вперед никто не лез...

Федор Иванович остановился за спиною патрона. Артемий Петрович стоял, высоко подняв голову, смирения не выказывал, вокруг не глядел. Богатый светлый кафтан на нем сидел ладно. Кружева были свежи. Золотые пуговицы с бриллиантовыми вставками сверкали, отражая блеск свечей. Рядом с ним поместился граф Платон Иванович Мусин-Пушкин, президент Коммерц-коллегии. Стали поблизости и другие дружественные персоны — сенаторы Александр Львович Нарышкин и Василий Яковлевич Новосильцев, молодой князь Яков Шаховской... Не больно-то много. С другой стороны сгрудились недоброжелатели.

Чуть покачивался на ногах пьяный уже с утра князь Александр Борисович Куракин, один из первых русских, получивших за границей прекрасное образование, изучивший несколько европейских языков, и горький пьяница, с позволения государыни. Князь Куракин прошел прекрасную дипломатическую школу под руководством своего отца. Это они, двое Куракиных, помогли склонить враждебно настроенную Францию на содействие в сохранении русско-турецкого мира во время Персидского похода.

Двадцать лет прожил Александр Куракин за рубежом. Холодной зимой 1727 года в сени его парижского дома робко вполз донельзя ободранный и грязный, голодный человек, громко моливший о помощи. Чистая русская речь с литературными оборотами заиконоспасской школы привлекла внимание хозяев. Его приняли в дом, чем и спасли от голодной смерти, и будущий российский пиита Василий Тредиаковский остался на всю жизнь верным рабом Куракина.

Перед самым вступлением Анны Иоанновны на престол Александр Борисович вернулся в Россию. Не раздумывая встал в ряды ее сторонников, за что и получил в дальнейшем высокий придворный чин и привилегию являться на глаза императрице, не терпевшей пьяных, слегка «подшофе». И, принявши на себя личину добровольного шута, часто говорил то, что не дозволялось никому другому в трезвом виде.

Причин вражды князя к Волынскому Федор не знал. Слышал, что где-то что-то они не поделили. Куракин пользовался любым поводом, чтобы высмеять обер-егермейстера или возвести какое-либо обвинение на него.

На молебне он стоял за Бироном и его семейством, стараясь дышать в сторону... Рядом с ним, отворотясь от Соймонова и истово крестясь, тянулся вперед высокий и тощий президент Адмиралтейской коллегии граф Николай Федорович Головин. Пройдя обучение в Англии, где он прослужил несколько лет волонтером на кораблях королевского флота, адмирал Головин был абсолютно равнодушен к православной религии. Но, зная ханжескую приверженность к ней императрицы, всегда старался показать рвение и набожность.

По смерти Павла Ивановича Ягужинского в 1736 году на пост кабинет-министра было несколько претендентов. В том числе Волынский и граф Головин. Однажды в разговоре адмирал неосторожно отозвался об Артемии Петровиче в резких тонах, припомнив какие-то его неблаговидные поступки во время губернаторства то ли в Астрахани, то ли в Казани. Он рассчитывал, что его слова дойдут до императрицы. Но они сначала попали, увы, в уши Волынскому, и тот затаил злобу.

Федор Иванович вспомнил, что одним из первых поручений ему от благодетеля по получении назначения обер-прокурором Сената с чином генерал-майора было тайное разведывание темных дел президента Адмиралтейской коллегии. Соймонов провел дознание и скоро представил патрону доказательства того, что граф Николай Федорович Головин недавно получил с одного английского купца взятку в семь тысяч рублей за право монопольной скупки пеньки: Стоит ли говорить, что Волынский тотчас донес о том императрице. И та распорядилась назначить следствие.

Крах Головина был неизбежен. И вдруг императрица потеряла к этому делу всякий интерес. Более того, она даже выразила недовольство, когда Волынский на докладе как-то осмелился снова вспомнить о нем. Соймонов скоро прознал секрет сего дела. Коллежские доброхоты сообщили ему, что президент исхитрился поднесть крупную сумму герцогу Курляндскому. И — все... Однако с той поры Головин стал смертельным врагом не только Волынскому, но и ему, Федору Соймонову. А сие было печально. Николай Федорович перестал доверять своему вице-президенту даже в мелочах, усматривая во всех его действиях непременный вред своему положению. Что ж, вздохнул Соймонов, был ли адмирал так уж и не прав-то?.. Он снова вспомнил о деле Беринга и Шпанберга, но наткнулся взглядом еще на одну фигуру и забыл о своих думах. В уголке неприметно стоял глава Тайной розыскной канцелярии генерал Андрей Иванович Ушаков... Юный отрок-император Петр Второй отменил страшный Преображенский приказ, но Анна Иоанновна, по восшествии на престол, снова велела его возобновить. Вернула из ссылки Ушакова и поручила сие ведомство ему. Растянув жабий рот в привычной полуулыбке, генерал смотрел перед собой, не мигая красноватыми веками, и пламя свечей отражалось в его пристальных глазах. Среди придворных ходили слухи, что-де он зверь и в застенках сам истязает похуже князя-кесаря. Но то были