Джентльмен в Москве - Амор Тоулз

Мишка перечитал письмо, вспоминая оригинальное письмо. После четырех лет работы он помнил содержание многих писем почти дословно. Но он не смог определить, что было упущено или написано не так.

– А чего не хватает? – наконец сказал он.

– Суть проблемы в другом, – ответил Шаламов тоном человека, указывающего другу на его ошибку, которую тот просмотрел. – Дело не в том, что чего-то не хватает. Дело в том, что кое-что нужно вырезать. Вот здесь.

Шаламов показал на предложения, в которых Чехов хвалил берлинский хлеб и писал о русских, не выезжавших за границу.

– Ты хочешь все это вырезать?

– Да, хочу.

– То есть просто удалить?

– Можно и так сказать.

– А из каких соображений?

– Из соображений краткости.

– Чтобы сэкономить бумагу! И что прикажешь мне с этими предложениями сделать? Куда их деть? В банк положить? В комод? Или в Мавзолей Ленина?

Пока Мишка рассказывал эту историю графу, его голос становился все громче от негодования. Потом он замолчал.

– И Шаламов, представляешь, Шаламов, которого мы знаем по университету, сказал, что ему совершенно наплевать, что я собираюсь сделать с этими предложениями. Я могу хоть в пушку их забить и выстрелить. Но пару предложений необходимо убрать. И знаешь, что я сделал, Саша? Ты можешь себе представить?

Можно было бы подумать, что люди, склонные к тому, чтобы ходить из угла в угол, будут вести себя обдуманно и трезво. Они ходят, следовательно, думают и в состоянии оценить причины, а также последствия своих поступков. Однако по собственному жизненному опыту граф знал, что те, кто любит ходить из угла в угол по комнате, чаще всего действуют импульсивно. Разгуливая по комнате, они обдумывают общие логические аргументы, которые, увы, не помогают им понять предмет или прийти к какому-либо мнению по поводу той или иной проблемы. Такие люди в высшей степени склонны поступать опрометчиво, так, как им подсказывает настроение, словно они и секунды не потратили на то, чтобы заранее обдумать свои действия.

– Нет, Мишка, – грустно ответил Ростов, предчувствуя плохой конец этой истории. – Я не представляю, что ты мог сделать.

Мишка провел рукой по лбу.

– Ну что может сделать разумный человек, когда ему говорят такую чушь? Я взял и вычеркнул эти предложения. Потом встал и ушел, не попрощавшись.

Услышав это, граф облегченно вздохнул. Он бы даже улыбнулся, если бы Мишка не выглядел таким подавленным. Ростов должен был признать, что в самой ситуации было что-то комичное. В этой почти гоголевской истории Шаламов мог вполне сыграть роль самодовольного тайного советника, упивающегося собственной властью. Что до крамольного отрывка письма, то он, следуя своей печальной судьбе, предпочел скрыться, спустился по водосточной трубе на улицу и исчез, чтобы вновь появиться лишь через десяток лет с красоткой француженкой под ручку, в пенсне и с орденом Почетного легиона в петлице.

Но граф выдержал серьезную мину.

– Ты совершенно правильно поступил, – утешил он друга. – Всего-то убрал пару предложений, у Чехова их сотни тысяч. Ничего страшного.

Граф заметил, что Мишка в конечном счете мог быть собой доволен. Уже давно пора выпустить переписку Чехова, которая могла бы вдохновить новое поколение писателей, студентов и читателей. А Шаламов всегда был пройдохой, и поэтому не стоило обращать на него внимание. Главное – Мишка сделал свое дело, и это нужно было отметить.

– Послушай, друг мой, – сказал граф. – Ты ехал в поезде, у тебя был длинный день, ты устал. Возвращайся-ка в отель. Прими ванну. Поешь и выпей вина. Хорошенько выспись. А завтра вечером мы встретимся в «Шаляпине», как договаривались, выпьем за Чехова и посмеемся над Шаламовым.

Граф постарался утешить друга, подбодрить его и побыстрее выпроводить.

В одиннадцать сорок граф постучался в ателье Марины.

– Ради бога, прости меня за то, что я так долго, – прошептал он, когда швея открыла дверь. – Где Софья? Нужно отнести ее наверх.

– Можно не шептать, Александр. Она не спит.

– Ты не уложила ее спать?

– Она сказала, что хочет тебя дождаться, – ответила Марина.

Они вошли в комнату, в которой с выпрямленной спиной на стуле сидела Софья. Увидев графа, девочка вскочила, подбежала к нему и взяла его за руку.

Марина приподняла одну бровь, как бы говоря: «Вот видишь!»

Граф тоже приподнял бровь, как бы говоря: «Подумать только!»

– Спасибо за ужин, тетя Марина, – поблагодарила Софья и, посмотрев на графа, спросила: – Мы можем идти?

– Конечно, дорогая.

Граф понимал, что Софья очень хочет спать. Не выпуская его руки, девочка довела его до лифта и сама нажала кнопку пятого этажа. Она уже не просилась на руки, а сама практически тащила его за собой. Софья никак не прокомментировала его конструкцию двухъярусной, сделанной с помощью банок с консервированными помидорами кровати, а быстро почистила зубы и переоделась в ночную рубашку.

Однако после всего этого она не легла в кровать, а уселась на стуле.

– Ты разве не собираешься ложиться спать? – удивился граф.

– Подожди, – ответила она.

Потом она наклонилась, глядя куда-то за спину графа. Тот отошел и увидел, что большая стрелка приблизилась к цифре «двенадцать». Часовая и минутная стрелки соединились, механизм заработал, колесики закрутились, и послышались удары колокольчика, возвещавшие наступление полночи. Софья замерла, вся обратившись в слух. Когда часы пробили двенадцать раз, она слезла со стула и забралась на кровать.

– Спокойной ночи, дядя Александр, – сказала она и заснула еще до того, как граф успел тщательно накрыть ее одеялом.

* * *

Это был, пожалуй, один из самых длинных дней в его жизни. Ростов был совершенно обессилен. Он почистил зубы и быстро переоделся в пижаму. Потом он вернулся в спальню, выключил свет и лег в кровать. На их новой двухъярусной кровати, сделанной из консервных банок с помидорами, Софья располагалась над графом. Высота между их матрасами была минимальной и достаточной только для того, чтобы граф мог перевернуться с боку на бок. Матрас графа был не самым мягким, но все равно спать на нем было гораздо удобнее, чем на полу. Слушая размеренное дыхание ребенка, граф в изнеможении закрыл глаза, но сон почему-то не приходил.

Из головы никак не уходили дневные заботы. Так что же волновало графа?

Его волновала судьба Михаила. Он был рад услышать, что все проблемы Мишки сводились всего лишь к паре вычеркнутых предложений из трехсот страниц третьего тома сборника писем Чехова. Однако что-то подсказывало графу, что проблемы его друга еще далеко не закончились.

Он также переживал за Нину, уехавшую в Севвостлаг[80]. Граф плохо представлял, что такое этот Севвостлаг, но не питал никаких иллюзий по поводу этого места.