Месть палача - Виктор Вальд

Церковь, посвященная двум святым мученикам Сергию и Вакху, была возведена и богато украшена еще при василевсе Юстиниане[166]. Эта была, пожалуй, самая красивая из первых церквей Константинополя. Но время и владычество латинян привели ее в убожество. Золото убранств заменила позолота. Уворованные врагами-католиками огромные серебряные поликандилы[167], заменили на бронзовые, посеребренные. Вместо слоновой кости, инкрустирующей кафедру[168], пластины из разноцветного стекла. Да и сами одеяния священнослужителей утратили дорогую парчу и самоцветы. Но сохранилось самое важное, чему поклонялись прихожане самозабвенно – святые реликвии, хранящиеся в мартирионе; нетленная кисть святого Сергия и кусочек черепа святого Вакха.

Поклониться святыням, и отстоять службу в этот день пришли многие из паствы близлежащих кварталов, и тех, кто муки Сергия и Вакха принимали, как собственные.

Отстоять, ибо этот день был воскресным. А по воскресеньям, как и во все дни между Пасхой и Троицей, всем надлежало, согласно раннехристианскому обычаю, молиться стоя[169]. Согласно все тем же обычаям, в церкви великомучеников Сергия и Вакха, как и в других домах Божьих православных, мужчины и женщины молились раздельно – благочестиво; женщины молились на хорах[170], идущих по периметру здания. Сюда во время службы могли подняться лишь служители церкви и то в исполнении своей службы[171].

Никто из женщин и не удивился тому, что во время исполнения катавасии[172]между ними появился еще молодой и приятный лицом монах в черной камилавке[173], видавшей виды. Этот рясофорный монах медленно, чтобы женщины успели расступиться и не прикоснуться к его телу, прошелся вдоль второго ряда и спустился на дальнем краю, оставив после себя приятный дым, благоухающего ладаном кадила. Никто и не заметил того, что монах настойчиво вложил в руку богато одетой женщины многократно сложенную записку. Никто не заметил и того, что женщина, желавшая разгневаться, взглянув в лицо монаха, побледнела и онемела до конца службы. Никто, даже ее две служанки не заметили и того, как их кира, затерялась в толпе при выходе из церкви, и куда она потом подалась.

А женщина быстрым шагом, многократно оглядываясь и тщательно укрывая голову и половину лица шелковой накидкой, проследовала по нескольким улицам и, наконец, оказалась среди почерневших от давнего пожара деревьев, пройдя к ним через полуразрушенные столбы от некогда крепких ворот.

– Я здесь! – услышала она мужской голос и тут же побежала на него.

У стены некогда богатого, а теперь разрушенного дома женщина увидела того самого монаха, что втиснул ей в руку записку, и со слезами на глазах пала на его грудь.

– Это ты! Я знала… Я верила… Я молила Бога…

Но монах, лишь слегка прижав ее к сердцу, тут же отстранил от себя:

– Не годится рясофорному монаху обнимать женщину. Даже такую красавицу, как ты. Даже любимую и единственно оставшуюся в живых дорогую сестру.

– Вижу, сердцем чувствую… Но все еще не могу поверить этому счастью. Это ты, мой дорогой старший брат Павлидий…

– Забудь это имя, как забыл его я. Теперь – отец Александр. На короткое время я – иеродьякон церкви святых мучеников Сергия и Вакха. Но там я известен как отец Варлаам.

– Павлидий… Отец Александр… Отец Варлаам… Прямо как в нашем детстве – таинственные игры и таинственные перевоплощения. В кого только мы в своих фантазиях не перевоплощались. Далекое счастливое детство…

– И несчастная юность, что бедой разлучила нас, – закончил ее мысль старший брат.

Не проронив, в пример сестре и слезинки, и только крепче сжав губы, иеродьякон Варлаам указал рукой на развалины некогда богатого дома:

– Ты не забыла пути в наш дом. И я не забыл. И хотя я сказал, что забыл имя Павлидий, это единственная и нужная потеря в моей памяти. За все будет отомщено, и воздастся каждому, причинившему нам боль. Я совершенно случайно узнал тебя в массе тех женщин, что поднимались на хоры. Такой я и представлял тебя в своих надеждах. Я надеялся… Надеялся, что ты осталась жива. Я молил об этом Господа. И он сжалился надо мной. Ведь я этого заслужил. К тому же у меня с ним особые отношения.

– С Господом? – улыбнулась сквозь слезы женщина. – Ты не изменился. Все те же игры…

– Мы не можем сейчас долго говорить. Ведь у тебя наверняка есть муж. И твое отсутствие…

– У меня на редкость удачный брак. Мой муж особый человек, и он бесконечно мне доверяет.

– Вот как?! И кто же твой муж?

– Его зовут Андроник. Он глава корпорации макелариев. А имя мое сейчас Оливия, и только ты можешь называть меня, как и в нашем счастливом детстве, – Левина.

* * *

Они сидели на том, что осталось от огромного мраморного стола посреди библиотеки, где еще десять лет назад находились сотни книг, и где им преподавали лучшие учителя империи.

– Даже в самых смелых и неуместных фантазиях мы не могли предположить, что ты станешь женой мясника, – грустно сказал Павлидий.

– И то, что ты станешь монахом, – так же печально кивнула головой сестра. – Ты должен был стать воином. К этому ты готовился. Но так уж было угодно Богу. А мой муж… Андроник спас меня от бесчестия… – Левина сглотнула горькую слезу. – А потом они бы меня убили и бросили тело в Ликос[174]. Но этот мясник спас меня. Я подчинилась воле Господа и стала его женой. Теперь у меня есть дом. Два сильных и красивых сына. А вскоре у меня будет богатый дом на Месе. Так что… А то, что он мясник… Был мясником, но я сделала многое, чтобы он стал главой корпорации. Может, что и далее…

– Да я знаю, мясники сейчас подминают город, чтобы новому эпарху было проще собирать налоги и брать еще сверху. Но надолго ли это? Слышал, что им во всем содействует Никифор. Но и это ненадолго. Я знаю. Как и то, что мясников уже теснят на улицах.