Государево дело - Иван Оченков

– Да что же это, милостивец?.. – струхнул подьячий, но я не стал его слушать, а решительно шагнул к стрельцам.

– А если заплутаю, меня служивые проводят. Правда?

– Как прикажешь, господин.

– Вот и славно. Тогда можно идти. Федор, а ты что столбеешь? Тут на черкесскую девку никто не похож, так что двигай за мной, пока Корнилий занят.

– Ну уж нет, – решительно возразил Михальский. – Я с тобой, а то мало ли. Допросить и без меня смогут, дело нехитрое.

– Тоже верно, только смотри, чтобы твои варнаки человека не покалечили раньше времени.

– Помилуйте, Богом клянусь, не виноватый я! – завопил чиновник, но его никто не стал слушать.

Пока шли до воеводских палат, я успел как следует осмотреть окрестности, прицениться к товару у здешних торговцев, подмигнуть паре встречных молодух и вообще с пользой провел время. Внешне Новгород со времен шведской оккупации переменился не сильно, и я с радостью узнавал знакомые места. Вот в этой корчме мы как-то крепко подгуляли с братьями фон Гершов, а в той стороне я впервые встретился с молодым шотландцем Лермонтом.

– А что, служивые, дом, в котором государь прежде жил, цел еще?

– А чего ему сделается, – пожал плечами сиплый стрелец. – Там теперь эта, как ее… фактория купцов из неметчины.

– Людей, что в нем в ту пору жили, верно, и не осталось никого?

– Да где там! Уж сколько годов прошло…

– Холопка там государева жила, – вставил отмалчивавшийся до сих пор второй стрелец. – Ух и красивая женка, и нраву бойкого. Говорят, даже воеводу свейского не боялась.

– Верно, – важно кивнул первый. – Только как государевы люди ушли к ополчению, так и она пропала. Яшка, не помнишь, как ее звали?

– Настей, – отозвался тот, невольно разбередив мою давнюю рану.

Да, именно в этом тереме мы с ней и жили, после того как я отбил ее у разбойников. Она никогда не говорила, как попала к ним, а я не спрашивал. Судя по воспитанию и поведению, девушка была из хорошей семьи, может быть, даже дочь какого-нибудь дворянина или купца, а вот что с ними случилось… Смута по многим будто жерновами прошлась и родных Насти перемолола, а потом и ее. Даже я не смог защитить…

– Ну вот и пришли, – сказал Яков и, подойдя к крепким воротам из толстых, грубо отесанных лесин, стал стучать в них древком бердыша.

– Кто шумит? – раздался со двора недовольный голос привратника.

– Открывай! – решительно велел стрелец. – Царев ближний стольник с государевым повелением к воеводе.

– Сейчас-сейчас, – засуетились с той стороны, и послышался грохот засова, после чего ворота со скрипом отворились.

– Тебе вроде про повеление от государя никто ничего не говорил? – подозрительно спросил я у Якова.

– Ну раз ты пришел, стало быть, повелишь, – без улыбки ответил служивый.

– Узнал?

– Приходилось видеть. Я еще при князе Одоевском Иване Никитиче служить начал, а ты, Иван Федорович, к нему часто захаживал.

– И что же не сказал никому?

– Уж коли ты сам себя объявить не захотел – видать, такая твоя воля!

– Молодец! Что же ты такой разумный и до сих пор не десятник?

– Коли пожалуешь, так и буду.

– Ладно, покараульте здесь покуда, у меня к воеводе и к его гостю дело неотложное.

Договорив, я решительно шагнул внутрь, а за мной следом двинулись Панин с Михальским, оставив стрельцов снаружи.

– Яшка, это кто был?.. – потрясенно спросил у товарища сиплый.

– Да так, знакомец, – с легкой усмешкой отвечал ему будущий начальный человек.

Честно говоря, я рассчитывал застать князя Мезецкова и Рюмина за пьянством или еще каким непотребством, но, как ни странно, ошибся. Как оказалось, воевода и посольский дьяк[91] играли в шахматы и вели какую-то важную беседу. Правда, без конфуза все равно не обошлось. Выходить встречать какого-то стольника боярин посчитал для себя невместным, а потому, когда сообразил, что перед ним царь и его телохранитель, имеющий славу заправского душегуба, едва не отдал богу душу от испуга.

– Очень добрый день! – поздоровался я с князем и его гостем.

– Ва-ва-ваше в-величество… – изумленно отозвался Рюмин, – к-как… вы… я… рад вас видеть!

– Да неужели?

– Государь! – вышел наконец из ступора воевода. – А уж я-то как рад! Денно и нощно молил Бога за твое здравие и вот сподобился…

– Ладно-ладно, – поспешил успокоить я князя, – не пугайся раньше времени. Я тут не по твою душу и вообще проездом. Тороплюсь, в общем, не то что некоторые!

С этими словами я выразительно посмотрел на Рюмина, но тот и не подумал конфузиться, а, чинно поклонившись, ответил:

– Не изволь гневаться, государь. Если я и остановился у боярина, то только для пользы дела, да и ненадолго совсем. Впрочем, на все твоя царская воля!

– Вот даже как. И о чем же вы с князем Данилой толковали?

– Да про купчишек местных, – с готовностью пояснил дьяк. – Уж больно ленивы, шельмы! Нет бы товару набрать доброго, да поехать за море и расторговаться с хорошей прибылью, нет же! Так и норовят, анцыбалы[92], скупить какую-нибудь гниль по дешевке, а там найти простака да и сбыть с обманом, а то, что купцов русских после эдакого все мошенниками почитают, им и горя нет!

– Неужто все так?

– Не все, однако же многие!

– Истинно, батюшка, – поддакнул Мезецкий.

– И далеко ли ездят купцы наши?

– Кто как, государь. В Стекольне или Упсале, почитай, что все бывали. Но вот чтобы дальше – редкость. А уж про твои вотчины в Мекленбурге и говорить нечего. Мало кто туда ходил.

– Хм. Мне Катарина говорила. Вот только что с этим делать?

– Вот и мы, милостивец, день-деньской думу думаем, а все никак ума не приложим, чем твоему горю помочь!

– Да я вижу, – задумчиво покачал я головой. – Ладно. Клим, ты, если отдохнул, собирайся. Я тебя до границы провожу.

– Государь, – переполошился князь, – как же это? Не обижай верного своего холопа, отведай моего хлеба-соли! И молебна как же не отслужить? Да и в баньке с дороги попариться…

– Ишь ты, какой красноречивый! – усмехнулся я. – Ладно, уговорил. Только ближников моих тоже покормить надо, а то поотощали в дороге. Ну и баню, само собой.

– Все сделаем!

– Только без шуму, смотрите. Нечего кумушкам досужим зря языками молоть.