Комбат - Максим Гарин

Комбат вразвалочку подошел к Гришану, схватил его за предплечье и повернул к себе боком.

– Хорош гусь, нечего сказать! Машину загнал, а признаться – силенок не хватает.

– Да что вам дался мой дядя? С ним я уже давно все уладил. Это он вас прислал, что ли?

– Сам пришел.

Комбат, чуть напрягшись, принялся пригибать Гришана к полу. Тот сопротивлялся, но это выглядело так, будто нашкодивший кот пытается вырваться из рук хозяина, который тычет его мордой в дурно пахнущую лужицу на полу.

– Упал – отжался! – неожиданно глухим голосом пробухал комбат над его головой. – Упал – отжался!

Схватив парня за шиворот, Борис Рублев поднял его и опустил. Обезумевший от страха Гришан принялся отжиматься, боязливо поглядывая на комбата.

– А вы все – считать! Пять, шесть… – гремел голос Рублева.

Сперва нерешительно, а затем более стройно девушки и парни принялись считать отжимания своего приятеля. Никто из них ровным счетом не понимал, что происходит, но по виноватому лицу Валика становилось ясно, он за что-то наказан. Справедливо наказан или несправедливо – это уж другое дело.

А экзекуция тем временем продолжалась.

– И будешь у меня отжиматься до тех пор, пока не скажешь, кому загнал машину.

Парень уже хрипел, с его губ на пол падали хлопья слюны, пот проступил даже через рубашку.

– Не могу! Не могу больше! – простонал он и лег на пол.

– Я тебе сейчас сделаю – через не могу! – комбат схватил его за ухо и потянул вверх.

Гришану ничего не оставалось как отжаться на дрожащих руках. Затем комбат потянул ухо вниз.

– Пустите! Пустите!

– Упал – отжался!

– Тридцать, тридцать один, тридцать два… – звучали голоса в комнате. В них уже звучал азарт, словно Гришан шел на побитие рекорда.

– Кому? Кому загнал машину? – комбат не выпускал из пальцев ухо.

– Отдохнуть дайте! – прерывисто дыша, просился Гришан.

– Отдохнешь потом.

– Все, все расскажу! – парень упал на пол и тут же поджал под себя ноги, словно хотел сделаться маленьким и незаметным, будто так комбат мог его и не отыскать.

– Так, у тебя две минуты, – произнес Борис Рублев. – Может, еще охладишься? – спросил он и, не дожидаясь ответа, схватил со стола пластиковую бутылку с газированной минералкой. Потряс ее, отвинтил крышку, но не до конца. Тонкими шипящими струйками жидкость вырвалась наружу.

Гришан провел грязными ладонями по лицу и несколько раз глубоко вдохнул.

– Не бойся, дышать тебе не запрещу, – усмехнулся комбат и постучал пальцем по циферблату своих часов. – Тридцать секунд у тебя осталось.

Парень уже не видел рядом с собой никого из своих приятелей и подруг, он видел только лицо усмехающегося комбата и понимал, с таким шутки шутить нельзя. Лучше сразу ему выложить все, что знаешь, признаться во всех смертных грехах, но только не врать. Такие люди, как он, за километр вранье чуют, их не проведешь.

Валик поднялся, отряхнул с колен джинсов пыль, подсел к столу, трясущейся рукой налил себе треть стакана водки и жадно выпил его мелкими глотками. Слышно было, как постукивают его зубы о край стакана.

– Слушаю тебя.

От голоса комбата Гришана даже передернуло. Он сжал кулаки, ударил ими по столу. Зазвенела посуда.

– Слушаю, – повторил Рублев.

– Значит, так, – протяжно цедя слова сквозь зубы, говорил парень. – Уж не знаю, кто вы и откуда, но мужик крепкий.

– Не жалуюсь. Но только, парень, запомни: я не баба, чтобы мне комплименты говорить.

– Понял уже.

– Итак, год назад… – напомнил комбат.

– Да. Остановился я на машине возле театра «Балтийский дом».

– Это «Ленком», что ли, по-старому?

– Да. Там еще коммерческий киоск стоит, сигарет купить хотел.

– Что ж, пока верю.

– Подошли ко мне двое кавказцев. Говорят:

«Машина у тебя хорошая».

«Хорошая», – говорю.

«Хочешь продать?»

«Не моя, – говорю, – по доверенности езжу».

«А нам документы и не нужны», – отвечают.

«Как это так?»

«Очень просто. Дай ключи, мы сядем и поедем. А через три дня заявить в милицию можешь, мол, угнали машину. За три дня мы, знаешь как, далеко будем!»

– Получил я от них семь тысяч на руки.

Подействовало, потому что сразу деньги дали.

Сунул им ключи и распрощался с дядечкиной машиной. А потом, как положено, через три дня в милицию заявление отнес, – Гришан замолчал, исподлобья глядя на комбата.

Тот чуть заметно усмехнулся.

– Верите вы ему? – спросил Рублев, обводя взглядом парней и девушек.

Никто из них ответить не решился, лишь одна, сидевшая у телевизора, как-то неопределенно пожала плечами: мол, похоже на правду, я бы, наверное, и сама так сделала.

– Врешь! – уверенно произнес Рублев.

– Ей богу, правду говорю! – Гришан уже занес руку, чтобы перекреститься, но забыл, следует ли сложить три пальца или креститься нужно всей пятерней.

– Не так все было.

– Можете верить, можете не верить, я все сказал.

– Наташа, можно ему верить?

Девушка вздрогнула: комбат впервые вспомнил о ее присутствии после того, как она принесла ему лед.

– Не знаю, – честно призналась она.

– А вот я знаю. Не так было. Во-первых, не стал бы ты деньги брать, не проверив.

– Они новые были, в банковской упаковке, номер за номером, сотки! – убежденно говорил Гришан, размахивая руками.

– Во-первых, в пачке десять тысяч, а тебе столько не дали. А во-вторых, и фальшивые можно подряд напечатать. Так даже легче.

– Не бойся, не из милиции он, – неожиданно для себя самой сказала Наташа.

Ей стало жаль этого парня. Пусть мерзавец, пусть вор, обокравший родственника, но он ей был ближе по возрасту, чем комбат. К тому же женщины обычно жалеют побежденных, ими легче управлять. Победителя можно только боготворить, но вот поверженный воин делается ручным, словно котенок, отлученный от матери-кошки.

– Понял уже, что не из милиции, – мрачно ответил Гришан.

– Вот и скажи, как было. Мы же не в тюрьму пришли тебя упрятать!

– Это тебе надо или ему? – поинтересовался Валик.

– Нам, – ответила Наташа.