Александр Блок - Владимир Новиков

Шестнадцатого сентября Блок записывает: «Люба все уходит из дому — часто». На следующий день: «Буськины именины. Ее поздравляют, дарят ей цветы и конфетки. Днем — два Кузьминых-Караваева, вечером — А. М. Ремизов, Женя, Верховский». Помимо Дмитрия Кузьмина-Караваева упомянут его однофамилец — двадцатидвухлетний актер Константин Кузьмин-Караваев, который летом в Териоках был помощником Мейерхольда. Этому человеку суждено вызвать в Блоке такую ревность, какой он никогда прежде не испытывал.

Раньше Блок и Любовь Дмитриевна умели «разлетаться», отдаляться друг от друга. Их нестандартный брак негласно допускал временные «влюбленности». Необъяснимая сила, державшая их рядом, как бы подсказывала обоим: и это пройдет. И сейчас вроде бы ясно, что Любовь Дмитриевна не то чтобы намерена соединиться с юным красавцем навеки — она просто не думает о будущем, полностью живет в настоящем.

А Блок не отходит в сторону, не замыкается в себе. Он в постоянной тревоге. Ему плохо и когда Любовь Дмитриевна проводит время с Кузьминым-Караваевым, и когда тоскует в разлуке с любовником, которого призвали на военную службу. Блок подвергает свою гордость сильным испытаниям. Сносит то, что Любовь Дмитриевна снимается у фотографа только для Кузьмина-Караваева, терпеливо выслушивает признания жены. «Всё рассказывает мне разное про Кузьмина-Караваева (своего) с многозначительным видом. Тяжело маленькой, что она не играет нигде, если бы ей можно было помочь», – записывает Блок 21 октября.

Он ищет боли. Забыв про себя, смотрит на все глазами «милой» и «маленькой». Огорчается, когда ее некрасиво причесал парикмахер. Досадует, что у нее разладилось сотрудничество с Мейерхольдом, что ей приходится хлопотать по «грязным» денежным делам брата. Страдает не за себя, а за нее: «Может быть, только я один люблю мою милую, но не умею любить и не умею помочь ей».

Все это еще и потому, что для «оперы» нужна настоящая кровь, а не клюквенный сок.

Душевных сил не хватает. Когда Любовь Дмитриевна начинает собираться к Кузьмину-Караваеву в Житомир, Блок срывается и выговаривает ей все, что у него накопилось. Нынешнее положение неестественно. «Театр» в жизни Любови Дмитриевны стал придатком к ее новой любви. У нее нет настоящего дела, которое может наполнить жизнь.

Заметим: не о себе самом он печется, и все, что сказано, справедливо, но… Блок, «прикончив свою речь», как он сам это назвал, продолжает раздумья уже наедине с собой и пишет в дневнике:

«Или это и есть то настоящее возмездие , которое пришло и которое должно принять?

Ну, что ж, записать черным по белому историю, вечно таимую внутри.

Ответ на мои никогда не прекращавшиеся преступления были: сначала А. Белый, которого я, вероятно, ненавижу . Потом — гг. Чулков и какая-то уж совсем мелочь (Ауслендер), от которых меня как раз теперь тошнит. Потом — “хулиган из Тьмутаракани” — актеришка — главное. Теперь — не знаю кто».

Явная попытка успокоить свою мужскую гордость, установить некое равенство между поведением жены, живущей богемно, подчиняющейся только закону страсти, и собственными «преступлениями». Но живет Блок не этими амбициозно-рассудочными соображениями: через два дня он снова терпеливо выслушивает плачущую Любовь Дмитриевну и покорно соглашается с тем, что она 7 ноября (десятилетняя годовщина их незабываемого объяснения!) поедет в Житомир к любовнику.

Любовь Дмитриевна отбывает еще раньше — 2 ноября. К этому моменту закончена вторая редакция «Розы и Креста».

Личность автора и его судьба отразились в драме непростым, небуквальным образом. Блок не стал повторять неудачный опыт «Песни Судьбы», где Герман и Елена внешне похожи на него и на жену, но как действующие лица оказались лишь их тенями.

В «Розе и Кресте» два героя несут в себе идею личности Блока — Бертран и Гаэтан.

Гаэтан — это поэтический гений, «инструмент Бога» (по определению самого автора). Бертран — самоотверженная любовь и бескорыстное рыцарское служение. Оба немолоды, что не случайно: Блок в это время драматически ощущает свой возраст, досадует, что жена увлеклась «мальчишкой» и как бы вернулась в собственную молодость. Потому главную героиню драмы автор делает семнадцатилетней. А сложные отношения Блока с Любовью Дмитриевной предстали как отношения юной графини Изоры с далеким, неведомым ей певцом Гаэтаном и сторожем ее замка Бертраном.

Поэзия, искусство – действующее лицо драмы. Недаром текст начинается с цитаты – Бертран поет «странную песню», не понимая ее смысла:

«Как может страданье радостью быть?» — искренне недоумевает Бертран, получивший кличку «Рыцарь-Несчастье». Разгадать «странную песню» по-своему силится и Изора, истолковывая ее в итоге по-своему, очень по-женски: «“Сердцу закон непреложный…” любить и ждать… “Радость-Страданье…” да, и страданье — радость с милым!.. Не так ли, Алиса?»

Явную неприязнь вызывает песня у пажа Алискана, удостоенного любви Изоры: «Какой-нибудь жалкий рыбак / Из чужой и дикой Бретани/ Непонятную песню сложил…» Алискан — «красивое животное», по определению самого автора, символическое воплощение бездуховности: тут не один Кузьмин-Караваев послужил прототипом, а все, кто вызывал ревность Блока.

Итак, Изора поручает Бертрану отыскать того, кто сложил «странную песню», и после нескольких фабульных перипетий Гаэтан в сопровождении «Рыцаря-Несчастья» появляется во дворе графа Арчимбаута, где под видом менестреля исполняет заветную песню:

Изора падает в обморок, а Гаэтан «пропадает в толпе». Он больше не появится на сцене, но его песня продолжает участвовать в сюжете, оказывать влияние на ход драмы. Бертран отличается в бою, победив рыцаря-великана и обращая в бегство вражеское войско. Трусливый Алискан не выходит на поле битвы. Изора же, пытаясь избавиться от страшных сновидения, вновь ищет утешения в объятиях юного красавца. А раненому в бою Бертрану она поручает стоять всю ночь на страже под ее окном. Истекая кровью, Бертран наконец в полной мере осознает смысл слов «Радость-Страданье одно». Умирая, он роняет меч – как раз в ту минуту, когда Изоре грозит опасность разоблачения. Алискан успевает скрыться.

Облик Бертрана, согласно резонному наблюдению А. М. Туркова, «срисован» с «Францика», Франца Феликсовича с его скромностью и верностью воинскому долгу. Но отчиму поэта едва ли ведомо было такое нравственно-психологическое самоистязание, какому добровольно подвергает себя блоковский герой.

Такие слова произносит Бертран, стоя на страже чужой любви, в преддверии смерти. В начале марта 1913 года Блок устроит чтение «Розы и Креста» у себя дома. По окончании подойдет к братьям Бонди, Юрию и Сергею, и спросит: «Ну, молодые люди, поняли, в чем смысл пьесы?» И, не дожидаясь, сам ответит: «В том, что мальчик красивый лучше туманных и страшных снов». Ирония, конечно. Болезненный сарказм. Но за ним — личный душевный опыт. Слагая эти строки, Блок ощущал себя Бертраном.