Sacre Bleu. Комедия д’искусства - Кристофер Мур

Жюльетт кивнула.

— Да, mon amour.

— Кто… что… что же ты такое? — спросил Люсьен.

— Я душа, — ответила Жюльетт.

— И ты… ты делаешь — что?

— Воодушевляю, — сказала она.

И умолкла, чтобы лучше дошло. У обоих художников сделался такой вид, словно их подташнивало — будто их перегрузили информацией, и теперь ее следовало исторгнуть из организмов. Она-то думала, что откроет им свою природу — вот так, после стольких лет секретности, — и ей станет легче, свободнее. Странная штука, но не стало.

— Вам было бы проще, если б я разделась, нет? Я думала об этом, но валяться голой в темной каменоломне, когда вы появитесь, было бы жутковато. Посмотрите на картину Люсьена — она, кстати, очень мила, — а потом говорите что-то. — Она ухмыльнулась, но это не возымело никакого действия. «Вот жопа же ж, — подумала она, — могло бы получиться и лучше».

— Я в смысле, — произнес Люсьен, — что Жюльетт делает, когда тобой не одержима?

— Я и есть Жюльетт.

— Да, это вы уже говорили, — сказал Анри. — Но кто настоящая Жюльетт?

— И когда ты сотрешь ей память и убьешь ее? — добавил Люсьен.

«Жопа! Жопа! Жопа! Громокипящая пылающая жопа всех богов на свете!»

Жюльетт поглубже вдохнула и только потом продолжала:

— С Жюльетт все иначе. Ее не существовало, пока я ее не создала. Я — по-настоящему она, а она — я.

— Так вы ее из воздуха сгустили? — спросил Анри.

— Не совсем. Мне нужно с чего-то начинать. Мясо требуется, иными словами. В морге я нашла тело утопившейся нищенки, вылепила из нее Жюльетт и оживила. Я создала ее для тебя, Люсьен, — это же в точности то, чего ты б захотел. Чтобы она была с тобой, идеальная и только для тебя.

— Нет. — Люсьен тер глаза, будто отгоняя вздымавшуюся мигрень. — Нет.

— Да, Люсьен, мой единственный, мой навсегда, — для тебя.

Вид у него был обеспокоенный.

— Так я, значит, драл утонувшую нищенку из морга?

— И в то же время вы были со мной? — добавил Анри. — Вселённой в Кармен?

Люсьен вскочил на ноги:

— Потаскуха!

— Утопшая, дохлая, двуличная потаскуха! — добавил Анри.

— Погодите, погодите, погодите, — сказала она. — Не одновременно.

— Но Анри встречался с Кармен в то же время, что и я с тобой — в первые разы!

— Не вполне в то же время. Я так не умею. Я могу лишь от одной к другой переходить.

— Так для тебя это как пересадка в поездах? — спросил Люсьен. — Вышла из одного, села в другой.

Жюльетт кивнула:

— Можно и так сказать.

— Но так же говорить — ужасно, — сказал Люсьен. — А что с тем поездом, из которого ты вышла? То есть с телом, из которого переходишь в другое?

— Они продолжают себе жить. Из Камилль Моне я перескакивала к другим десятки раз, туда-обратно.

— Но ты же сама сказала, что у Жюльетт нет другой жизни. Она — ты? Что бывает с Жюльетт, когда ты вселяешься в Кармен?

— Она помногу спит, — ответила Жюльетт.

— Когда вы только появились, Кармен со мной жила много недель кряду, — сказал Анри.

— Я же сказала — помногу.

— А когда ты ушла? — спросил Люсьен. — То есть, когда уехала? И разбила мне сердце? Где ты была тогда?

— Винсент был очень талантлив, — ответила она. — Мне уезжать не хотелось. Но не всегда приходится выбирать.

— Ты уехала из Парижа вслед за Винсентом? Как Жюльетт?

— Да, как она. Жюльетт теперь постоянно должна была находиться где-то рядом — все равно, в каком я теле, — поэтому ей и пришлось уехать самой. Красовщик хотел, чтобы Винсент писал Священной Синью. Мне пришлось. Прости меня.

— А Кармен чуть не умерла, когда вы ее оставили, — уныло произнес Анри.

— Так она и делает. — Люсьен сплюнул. — Берет их, использует, потрошит художника, а потом бросает, и они подыхают, даже не зная, что с ними было. Ты ломаешь художников, надрываешь им душу.

— За все нужно всегда платить, Люсьен, — тихо ответила она, опустив взгляд. Она не рассчитывала, что он станет на нее сердиться. Ей такое просто не пришло в голову, это было обидно. Она не поняла — и обиделась.

— Платить? Такую цену?

— Да, — сказала она. — Считаешь, великое искусство дается просто так? У него есть своя цена, и ее нужно платить.

— И как же ты ее взыщешь за мой портрет тебя? Убьешь этого человека… эту штуку, которую я зову Жюльетт?

Вот теперь она встала — и отвесила ему пощечину, в последнюю секунду сдержав силу удара, чтоб не раздробить скулу.

— Это все он! Это Красовщик решает. Я его рабыня, Люсьен! Я связана с ним, с его властью творить синь. Я делаю то, что он пожелает. Он делает краску, я вдохновляю художника, а потом Красовщик забирает полотно, чтобы сделать еще больше краски. В ней же не только краска, иначе тут и быть не может. Любовь, страсть, жизненная сила, даже боль — в Священной Сини все это есть, и от нее Красовщик живет вечно. Вечно, Люсьен! А без Священной Сини нет и Жюльетт. Нет музы. Без нее я не существую. Потому и делаю то, чего хочет он, и живу сама, а прочие болеют, страдают и умирают из-за нее. — Она уже плакала, она кричала на него сквозь слезы. Он будто бы отпадал от нее, его словно уносило вихрем прочь. — Вот какова цена, и он всегда ее назначает, а я взимаю — но не по своему выбору. Я рабыня.

Люсьен схватил ее за руку и прижал к груди.

— Прости меня.

Она кивнула, неистово, но тут же отвернулась, чтобы он не видел ее лица. Вдруг рядом оказался Тулуз-Лотрек — из нагрудного кармана он выхватил до хруста чистый платок и поднес ей:

— Mademoiselle, s’il vous plaît.

Она взяла, промокнула глаза и носик, всхлипнула в накрахмаленную ткань и отняла у Люсьена руку, дабы вернуть на место прядки волос, прилипшие к лицу. А затем выглянула из-за платка и заметила, что Анри ухмыляется ей во весь рот. Она посмотрела на Люсьена. Тот лыбился тоже.

— Что? — спросила она.

— Ничего, — ответил Люсьен.

— Что? Что? — Что за мерзкие твари, эти мужчины. Да они смеются над ее болью, что ли? Она повернулась к Анри. — Что?

— Ничего, — ответил тот.

— Вы оба мне скалитесь, как полоумные. Я — существо потрясного могущества и божественных свойств. Я — искра вдохновенья, я свет человеческого воображения. Вас, слюнявые мартышки, я возношу от того жалкого поноса, что вы размазывали по камням, к истинному искусству. В ваш мир я несу красоту. Я — сила, я устрашающая муза созиданья. Да я, блядь, богиня!