Кровь и честь - Андрей Ерпылев

— Мне все-таки хотелось бы знать имя твоего избранника, — перебил девушку Бежецкий. — Если это не государственная тайна, конечно, — попытался он пошутить, хотя на душе скребли кошки.

— Нет, это не тайна. Его фамилия — Линевич. — Настя подняла глаза, и поручик мгновенно понял, что она не шутит.

Линевич?! Он вообще отказывался что-либо понимать. Каким образом этот… этот…

— Ты не ожидал? — спросила спутница.

— Нет… конечно… да… — Саша смешался. — Да, я понимаю…

— Мы познакомились на одном званом ужине. — Настя видела, что он потрясен, и хотела, видимо, объяснить все, но каждое ее слово лишь углубляло пропасть между ними, если ее можно было углубить сверх тех пределов, что уже были. — Он был очень мил, много рассказывал об Афганистане. А когда я спросила про тебя… Честное слово, Саша, — он ни разу не говорил мне о вашей размолвке! Так хорошо о тебе отзывался… Если бы мне в руки не попал тот журнал… Теперь я все понимаю и прошу тебя простить его.

— Я не понимаю, за что должен прощать господина Линевича, — сухо обронил Александр: Настина рука просто жгла его, и девушка, видимо, поняв это, мягко, но настойчиво освободилась. — Он решил прославиться, если не делом, то словом… Это его выбор.

— Саша! Из-за этой глупой статьи уже погиб один человек… Митя…

На прекрасных глазах выступили слезы, и это было невыносимо для поручика.

— Это печально. — Слова выскользнули помимо Сашиной воли, и он просто не смог удержать их. — Но в чем виноват я? Ведь не я вызвал на дуэль твоего… этого Линевича.

— Но только ты можешь положить этому конец!

— Каким образом? Насколько я понимаю, господин Линевич пребывает под следствием. Я не прокурор…

— Ах, это!.. — махнула рукой Настя. — У него влиятельная родня, и самое страшное, что ему грозит — церковное покаяние. Но его уже вызвали на дуэль друзья Мити. Князь Лордкипанидзе, поручик…

— Мне ничего не известно об этом.

— Теперь известно. От меня. Колю обязательно убьют. Ведь это счастливая случайность, что…

Настя поняла, что сболтнула лишнее, и осеклась. Действительно: что за счастье, что ее возлюбленный спасся ценой жизни ее же близкого родственника и Сашиного друга?

«Он уже и Коля, — невесело усмехнулся Бежецкий. — Эх, девичье сердце…»

— Увы, сударыня, — пожал он плечами. — Вызов на дуэль — дело чести, и вряд ли я смогу что-нибудь сделать в этом случае…

— Я беременна, Саша, — краска залила лицо Настеньки. — Неужели ты захочешь оставить моего ребенка сиротой из-за какой-то статьи? Я же вижу, по глазам вижу, что ты все еще любишь меня! Сделай для меня это! Хотя бы во имя нашей ушедшей любви.

Что мог ответить на это Александр?..

* * *

— Приехали, ваше благородие! — Голос таксиста вырвал Бежецкого из забытья. — Серафимовская, восемнадцать, как велели. Прикажете подождать?

— Подожди, голубчик, если не сложно. — Александр протянул парню десятирублевую купюру. — Я не обижу.

— С нашим удовольствием, барин! — хрустящая новенькая десятка испарилась без следа, едва коснувшись пальцев. — Хоть до ночи ждать готов!

— Ну, до ночи и не понадобится, — улыбнулся поручик, направляясь к мраморному крыльцу аляповатого, в купеческом стиле начала века, особняка. — Думаю, полчасика — не больше.

— Будет исполнено, ваше сиятельство!

Чувствовалось, что щедрость седока высоко подняла его в глазах «ваньки» и задержись он еще немного — почувствовал бы себя генералом, если не выше.

— Как прикажете представить, сударь? — чопорный дворецкий, словно сошедший со страниц романа запрещенного англичанина Диккенса, напротив, смотрел на «сопливого офицерика» свысока, обращался вежливо, но с заметной снисходительностью.

— Передайте господину Линевичу, — сухо ответил поручик, — что его желает видеть поручик граф Бежецкий.

— Вы знакомы, ваше сиятельство? — Тон лакея при звуках магического «граф» заметно изменился.

— Да, он должен меня помнить.

Путеец, конечно же, помнил…

— Вы тоже явились вызвать меня на дуэль, сударь? — кисло улыбнулся статский советник при виде старого знакомца. — Напрасный труд. Если я не ошибаюсь, то вы, Бежецкий, в очереди стоите пятым или шестым… Я не верю в чудеса, поэтому думаю, что вам удастся лишь плюнуть на мою могилу. Как и почти всем остальным соискателям. Вы будете этим удовлетворены, конечно же, да?

Александр не отвечал, изучая изжелта-бледное, некогда блиставшее интересной полнотой, а теперь попросту одутловатое лицо штатского генерала, отмечал синеватые мешочки, набрякшие под глазами, горькие складки, залегшие в уголках губ, плохо выбритые щеки, неряшливую «домашнюю» одежду… Ко всему прочему, несмотря даже на солидное расстояние между ними, до офицера доносилось тяжелое алкогольное «амбре». Перед Бежецким стоял живой труп. Живительные соки еще совершали циркуляцию в организме данного индивидуума, согласно предписанным им Господом и природой путям, но сам он давно смирился со своей скорой и неизбежной кончиной. Кроме коньячного перегара от Линевича веяло иным ароматом. Запахом отверстой могилы.

— Что же вы стоите, граф? — Голос статского советника тоже был неживым и напоминал шорох долго лежавшего на солнцепеке газетного листа. — Ударьте меня, швырните перчатку… Можете даже харкнуть в лицо, как некий экспрессивный сын гор до вас… Мне, право, все равно, поверьте.

Самое страшное, что он говорил чистую правду: ему действительно было уже все равно…

— Отнюдь, — Саша наконец открыл рот. — Я пришел сообщить вам, сударь, что ни один из вызвавших вас офицеров больше не настаивает на дуэли. Конечно, если вы непременно желаете стреляться, то тут я уже не волен.

— Что-о-о? — Физиономия только что распадавшегося на глазах человека преобразилась. — Если вы желаете таким образом пошутить, то заверяю вас — эта шутка дурного свойства…

— Я лишь могу сказать то, что сказал, — твердо посмотрел молодой человек в шарящие по его лицу глаза, полные надежды. — Ни один из моих друзей не настаивает на сатисфакции. Извольте прислать своих секундантов к каждому из них ради соблюдения формальностей.

— Я не верю вам… — На Линевича было жалко смотреть. — Вы… А вы сами? — спохватился он, видя, что Александр собирается уходить. — Разве вы не в обиде на меня из-за…

— Из-за вашего пасквиля? — не дал чиновнику договорить фразу и оскорбить себя еще раз, уже непоправимо, Бежецкий. — Нет. Теперь уже нет.

Совершенно ни к чему было в этом доме лишний раз поминать Настенькино имя…

На только что стоявшего на краю эшафота и теперь неожиданно помилованного человека было жалко смотреть, и зрелище это было для офицера невыносимо. Он повернулся и пошел к дверям.

— Простите меня, — услышал он сдавленный голос за спиной. — За все простите…