Присягнувшая Черепу - Брайан Стейвли

рукой удерживая руль, другой достал заряженный арбалет. И навел прицел на Чуа.

Та мельком взглянула на оружие и, отвернувшись, принялась тыкать в камыши острогой.

– Если бы вуо-тоны хотели нас убить, мы бы уже были покойниками, – бросила она.

– Что ты высматриваешь? – спросила я.

Чуа ответила не сразу – все прощупывала камыши, доставая сквозь стену стеблей илистую отмель, и отводила копье. Наконец нашла место, откуда наконечник вернулся не вымазанным в грязи, а просто мокрым.

– Здесь проход.

– На вид самое подходящее место для вдовьих «поцелуев», – заметила я, смерив камыши взглядом. – И змей.

– Вуо-тоны засыпают воду золой и солью, – покачала головой Чуа. – Пауки и змеи к таким местам не подходят.

Соль и зола представлялись слабой обороной от хищников дельты, а впрочем, довела же нас Чуа живыми до этого места. Рук, изучив завесу растительности, кивнул Дем Луну. Зеленая рубашка – после смерти Хина он смотрел испуганными пустыми глазами – снова взялся за весла, и лодка просунула нос в камыши, раздвинула стебли и скользнула по незаметному каналу, где над нами склонились метелки и не видно было следа за кормой. Все мы молчали. Спугнутые с гнезд яркие птицы – красные, огненные, голубые – порхали туда-сюда, но ни одна змея в лодку не заползла. И пауки сверху не падали. А потом очередной гребок вытолкнул нас на чистую воду.

Я не сразу осознала, что открылось моим глазам.

В дельте было множество заводей, где течение замедлялось, и стоячих прудиков на забытых старицах большой реки. Но это был не пруд – озеро. Во все стороны на сотни шагов простиралась открытая вода. После тесноты домбангских переулков, где со всех сторон подступали стены или камыши, я забыла, как огромно небо. Не кусочек облака и не заклиненное между коньками крыш солнце, а сплошная просторная синева. После пестрых теней в зарослях меня ослепил разбивающийся об озерную гладь свет, и несколько мгновений я видела только их – свет и простор. Пришлось затенить глаза ладонью, и только тогда из сияния стали проступать формы.

Посередине, в кольце воды, лежало селение. Если можно назвать селением этот непоседливый островок. Все – дома, баржи, мостки и даже некоторые лодки – вуо-тоны строили из камыша. Тонкие пучки заменяли столбики и перила. Обвязанные веревками снопы с меня толщиной служили опорами и перекрытиями, поддерживая умело застеленные камышом кровли. Я было подумала, что вуо-тоны поселились на одном из низинных островков, но, приглядевшись, увидела, как поселок покачивается, поднимается и опускается с движением воды, словно живое дышащее существо.

– Плавают, – ляпнула я.

– Каждый дом – это лодка, – кивнула Чуа.

Селение окружали челны-долбленки, по два или три у каждой постройки. В одном играли полдюжины малышей, напевали на незнакомом мне языке и выделывали заковыристые коленца на бортах, перепрыгивая с одного на другой, когда лодочка начинала заваливаться. На соседнем челне две девчонки, стоя на бортах, сражались тростниковыми стеблями, кололи, парировали и нарочно кренили лодку, стараясь выбить противницу из равновесия. Неподалеку сидели на плотике старики, прихлебывали из глиняных чашек и вели разговор.

Услышав за спиной треск и стон дерева, я обернулась. Рук сбил крышку и, напрягая плечи, вытащил и перебросил за борт содержимое бочонка. Голубовато-серые веревки перепутанных кишок закачались на воде, поддерживаемые скопившимся внутри газом. По воде разошлась темная пленка крови. Рук с непроницаемым лицом оглядел все это и принялся вскрывать поясным ножом второй бочонок.

– Ты что делаешь? – спросила Чуа.

– Богам нужна жертва, – ответил Рук, вываливая в воду содержимое второго бочонка. – Вот им жертва. Если вуо-тоны любят кровь, вот им кровь. Назовем это жестом доброй воли.

Рыбачка недоверчиво покосилась на него, однако промолчала. Над нами уже собирались темным облачком птицы, острые клювы и голубые горлышки ждали пира.

Дем Лун, засмотревшись на поселок, перестал грести.

– Они что, нас не видят? – пробормотал он.

Чуа, фыркнув, мотнула головой за корму нашей лодки.

Я обернулась. Следом за нами сквозь камыши выходили на воду четыре каноэ. Мужчины и женщины в них держали короткие луки, и стрелы, сколько я могла судить, целились прямо нам в глотки. Наконечники были не из стали – вроде бы костяные или, решила я, из зубов. Разглядев тот, что был ближе всего ко мне, я вдоль древка стрелы скользнула взглядом к неподвижным глазам лучника.

Вуо-тоны не особо отличались от уроженцев Домбанга: темная кожа, тонкие черные волосы, высокие скулы, квадратные подбородки. Одевались они, как Чуа, в узкие штаны и открытые безрукавки из крокодиловой и змеиной кожи. Самым заметным их отличием были, конечно, темные полосы, наколотые на лицах, вдоль рук, на шее и ладонях, так что казалось, все тело исполосовано тенями. Того, который целился в меня, я узнала – это он следил за мной в переулках, пока я разрисовывала город ладонями. Лука он не опустил, но, к моему удивлению, улыбнулся и подмигнул.

– По-моему, мы им понравились, – подала голос Эла.

Жрица наконец соизволила проснуться и встала между транцами; лениво потянулась, а потом сделала пару наклонов, касаясь пальцев ног.

– Те, кому я нравлюсь, обычно обходятся без луков, – возразил Рук.

Поясной нож, которым он вскрывал бочки, остался у него в руке. Помедлив, Рук благоразумно вложил оружие в ножны.

Я, честно говоря, не верила, что мы отыщем вуо-тонов, особенно после смерти Хина. Мне тогда подумалось, мы так и вернемся в Домбанг ни с чем. И, даже раздвигая камыши, я не ожидала найти за ними ничего, кроме новой протоки, нового поворота водяного лабиринта. Чудилось, что так будет всегда, что дельта покрыла собой целый мир, и мы в нем одни: шестеро людей и слепо клонящийся вперед труп в поисках полузабытого народа Чуа, которого, возможно, уже много лет не существует.

И вот они здесь, скользят к нам на черных каноэ и обескураживающе улыбаются из-за нацеленных луков. Впрочем, у того, кто нарушил наконец молчание, в руке был не лук, а весло. Он, неподвижнее идола, сидел на корме, изучая нас, пришельцев. Чернильные полоски на его лице пересекались со шрамами. Один из этих шрамов погубил глаз, оставив на его месте бугристый рубец, зато другой глаз смотрел остро и блестел на солнце.

– Только не им, сестра, – проговорил он наконец, обращаясь к Чуа голосом тихим, как ветер в камышах.

– Только не им, Кам Хуа, – кивнула та в ответ.

Он с улыбкой покачал головой, тронул пальцем пустую глазницу.

– Кам Хуа умер в дельте. Я свидетель Вуо-тона. – На аннурском он говорил безупречно, но чуть растянутые краешки слов показывали, что язык