Судьба штрафника. «Война все спишет»? - Александр Уразов

На окраине города завязалась ожесточенная перестрелка, но вновь зашуршали в воздухе головастики «андрюш», и от домов, в которых засели немцы, осталась лишь груда кирпича. Из окопов и пулеметных ячеек взрывной волной выбрасывало немецких солдат, которых лишь условно можно было назвать живыми. У них было полностью парализовано тело, хотя ни один осколок их не коснулся. Огонь стал перекатываться волной в глубь обороны противника, и наши части пошли в атаку почти беспрепятственно. Отдельных немецких пулеметчиков и автоматчиков метко уничтожали наши пулеметчики и снайперы.

Город был взят, и оставшиеся в живых бойцы нашей роты вернулись к исходным позициям, выполнив свою задачу.

После Секешфехервара противник уже не мог оказывать серьезного сопротивления и отступал к границе Австрии. Началась весна 1945 года.

В марте завязались ожесточенные бои под Веной. Туда, в составе частей 4-й гвардейской армии, устремилась и наша рота.

Нескончаемые колонны солдат, обозов, автомашин шли по шоссе. У развилки дорог мы увидели огромный щит с надписью: «Бойцы и командиры! Не проходите мимо, взгляните на зверства фашистов, их пытки наших военнопленных!» и стрелкой, показывающей направление.

Я довольно насмотрелся на разорванных на куски солдат и не мог смотреть на жертвы страшной жестокости фашистов. Пошедший туда Живайкин потом рассказал, что в кузнице на железных крючьях висели продетые за ребра искалеченные солдаты, кисти и кости рук были размозжены молотами на наковальне, ноги сожжены в горне, на спинах вырезаны звезды. Возле кузницы висел плакат: «Отомсти за них!»

В одном из сел, через которое проходило шоссе, к нам бросились низенький старичок и женщина с огромными глазами в черном обводе глазниц. По их щекам текли слезы. Это были старшина Кобылин и Наташа, которых освободили из плена под Секешфехерваром. Они искали нас. Наташа рассказала о себе и о Коте.

Оказалось, что когда они пытались бежать от усадьбы по заснеженному полю, по ним не стреляли, а шли на них, крича по-русски:

— Остановитесь! Стойте!

К ним подошли люди в белых полушубках, в валенках, шапках-ушанках, но с немецким оружием. Это были власовцы.

— Ты кто такая?

— Я медсестра.

— Я бы хотел такую сестренку приголубить, да некогда — надо твоих братцев на тот свет отправлять, — пьяно ухмыляясь, сказал один из них.

— А этот щенок откуда? Сын полка? А где же твой отец?

Котя не понял и ответил, заикаясь от страха:

— По… погиб на фронте…

Пьяная рожа криво усмехнулась:

— Новый твой отец — полк? А мать?

— Мамку немцы убили, — ответил Котя.

— Смотри выродок какой!.. Щенок! А подрастет — овчаркой станет и вцепится мне в горло. Ух ты! — И он направил автомат на Котю.

— Да чего ты к ребенку пристал? — вмешался другой. — Нечего лясы точить! Давай я отведу их на пункт сбора.

Их привели к селу, где за огородами, в поле, уже стояла толпа пленных, окруженная редкой цепочкой немцев и власовцев. Здесь они и встретились с Кобылиным.

Старшина Кобылин ехал с поваром на полевой кухне, когда обоз уезжал из имения. В селе они попали в «пробку», в которую вскоре с ходу врезался немецкий танк. Кобылин соскочил с кухни и упал в кювет. Десантник на броне танка повел автоматом в сторону Кобылина и, вглядываясь, крикнул:

— Встать! Ты кто, мадьяр?

— Мадьяр, мадьяр, — кивал Кобылин и ухватился за танк, чтобы не упасть.

В то время наши войска сильно обносились, одежда от солдатского пота и от времени расползалась. Тыл не успевал обеспечивать нас обмундированием. Поэтому Кобылин был одет в мадьярскую шинель и брюки, а шапку-ушанку носил очень небрежно.

— Иди на окраину села, там разберутся, — сказали ему по-русски, а затем что-то еще добавили то ли по-немецки, то ли по-мадьярски. Так он попал в плен.

Ночь их продержали в поле, а утром построили в колонну и погнали по шоссе в сторону Балатона. Поздно вечером их поместили в какой-то лагерь для военнопленных, огражденный колючей проволокой. Лагерь был разделен на две неравные части — для мужчин и для женщин.

Голод и холод медленно убивали раненых и ослабевших. Немцы время от времени забирали солдат, увозили куда-то, и те не возвращались. Котя нашел лазейку под колючей проволокой в женское отделение и даже днем иногда пробирался к Наташе.

Только на четвертый день им дали по кусочку какого-то подобия хлеба. К этому времени началось потепление и это спасло многих, но не от обморожения. Кашель непрерывно звучал над лагерем.

Потом их перегнали в другой лагерь, с бараками, и заставили рыть окопы под Секешфехерваром. Кухня стала привозить им какую-то похлебку, но котелков у многих не было, и не во что было брать еду. Приходилось объединяться со счастливчиками, имевшими котелки, но не все они были честными, иногда съедали паек других.

Кобылину было под пятьдесят, он не отличался крепким здоровьем, сильно простудился и ослаб. Если бы не подоспело освобождение, он бы погиб. Он потерял связь с Котей и Наташей, а Наташа — с Котей.

На их счастье, советские войска бросили танковую группировку в тыл врага, и фашисты не успели уничтожить наших военнопленных. Неожиданное появление русских танков заставило немцев бежать, бросая все.

Освобожденных из плена поместили в отапливаемые дома к местному населению, обеспечили питанием за счет конфискации скота у мадьярских фашистов, прибывший госпиталь оказал им медицинскую помощь. Потом их всех направили в запасной полк. Там Кобылин и Наташа встретились и стали держаться друг друга. А Котю потеряли.

Март выдался теплым, и весна была в разгаре.

Наш обоз, двигаясь по крутому спуску шоссе, проезжал какое-то село. И вдруг мы услыхали нечеловеческий крик, заглушающий шум массы войск. Все обернулись в ту сторону, откуда несся отчаянный, хватающий за сердце звук. Мы увидели, как к нам от домов катился какой-то клубок лохмотьев. Он стремился именно к нам, но отставал, не мог догнать наши подводы.

Быков, ехавший в голове обоза, натянул вожжи изо всех сил, лошади заскользили задами по асфальту. К подводе, на которой ехали старшина Кобылин и Наташа, подбежал в рваной взрослой одежде грязный маленький мальчик. Лицо его заливали слезы и пот. Он придерживал рукава сползающего старого пиджака, полы которого почти касались земли, ноги в каких-то опорках путались в широких брюках с отрезанными штанинами.

— Котя! — крикнула Наташа и, слетев с подводы, подхватила его в свои объятия.

К ним уже спешили офицеры. Обоз задерживал движение на шоссе, сзади кричали, ругались. Сорокин приказал съехать на обочину дороги к кювету. Все столпились возле Коти и Наташи, ожидая, когда они успокоятся и оторвутся друг от друга.

Сорокин первый подал руку Коте:

— Ну, здравствуй! Живой?!