Двоедушница - Рута Шейл

Все было бы проще, если бы она могла отделаться от Девлинского.

Вот только даже встань он перед ней на колени с мольбой прервать свое жалкое существование, она не смогла бы спустить курок.

В очередной раз взглянув в его сторону, Арсеника не поверила глазам. Осторожно встала со стула и подкралась, чтобы убедиться – вырубился. Рука с телефоном упала на грудь, ресницы еще подрагивали, но дыхание выровнялось и стало глубоким.

Времени на раздумья не оставалось.

Арсеника сдернула со спинки стула его парку болотного цвета – вопреки внешнему виду, та оказалась довольно тяжелой. Обыскивая карманы, она поняла, почему: фонарик, кусачки, права на машину, ключ с брелоком охранной системы, прибор в виде трубки, похожий на высокотехнологичный бинокль, – лишь часть из того, что он таскал с собой. Бумажник оказался во внутреннем. К полному разочарованию Арсеники, наличных в нем лежало немного, а вес и толщину придавали пластиковые карты. Спрятав купюры в задний карман джинсов, она вернула кошелек на прежнее место.

Оставалось прихватить с собой складной нож. Где его взять, она уже знала.

Прежде чем приступить к делу, Арсеника единой затяжкой выкурила сигарету. Затоптав окурок рифленой подошвой дешевого ботинка, она скорчилась возле правого переднего колеса.

Тормозной шланг виднелся совсем рядом. Арсеника просунула руку в отверстие колесного диска и потрогала его пальцами: довольно тонкий, но прочный. Попробовала промять поверхность ногтем, и ей это удалось. Дальше в дело пошел нож Дева. Остро отточенное лезвие вошло в черную резину, как в масло, почти не встретив сопротивления. Арсеника испугалась, что перерезала его совсем, переложила нож в другую руку и снова потрогала шланг. Вляпалась пальцами во что-то влажное и слегка жирное на ощупь, быстро обтерла их о штанину и отошла от автомобиля, снова прикуривая, чтобы унять внутреннюю дрожь.

Сердце колотилось так, словно готовилось проломить грудную клетку и совершить побег.

Досчитав до двадцати, она обернулась. Под днищем оставалось сухо. Все тот же пятачок оттаявшего асфальта – никаких масляных луж, пятен и даже капель вытекшей тормозной жидкости.

Арсеника не знала, скоро ли это случится, когда и где, и успеет ли Дев понять, как сильно он ее недооценивал, но только та скорость, с которой он привык передвигаться по городу, была почти стопроцентной гарантией мгновенного конца, а отсрочка во времени – залогом того, что сама она его не разделит. В этом Арсеника не сомневалась.

«А ты его любишь?..»

Ее имя будет последним, что он вспомнит перед смертью.

Арсеника вернулась в затхлую прокуренную каморку в полной уверенности, что скоро покинет это место. По сравнению с уже проделанной работой освобождение Ники казалось парой пустяков: сдвинуть куртки, отпереть щеколду, позаботиться о том, чтобы Ника выбралась наружу как можно тише, а потом – вместе – на автостанцию. Сесть в автобус, затеряться среди пассажиров, ехать и чувствовать, как с треском натягивается и рвется невидимая нить, связывающая ее с Девом, и дышать, смотреть в окно, всем сердцем любить каждого из хмурых вечерних попутчиков – за то, что стали невольными свидетелями начала новой жизни…

Она успела вернуть в сумку нож и в красках вообразить себе эту поездку, прежде чем что-то с силой ударило ее в основание шеи, и вокруг разлилась темнота.

Это был монастырь.

В гортани заворочался тяжелый ком с привкусом кислятины.

В детстве Бо каждое лето возили в храм для причастия. Она не имела ничего против лишения завтрака, потому что к ритуалу допускали исключительно натощак, затем долгой поездки на трамвае и пешей прогулки по пустым утренним улицам – только старушки в косынках и длинных юбках, пыльными шторами покачивающихся на их бедрах, составляли в этот ранний час компанию Бо и ее собственной бабушке. С вечера читались «Богородице Дево, радуйся» и «Отче наш». Утром бабушка будила пораньше, чтобы Бо могла умыться и переодеться в чистое. Бо выходила на крыльцо частного дома, с наслаждением вдыхала прохладный, с ароматом отдохнувшей от зноя почвы воздух, косилась на гроздья винограда, манящие влажными от росы ягодами, но сама себя одергивала – нельзя же. Потом они шли к остановке в компании соседок, дожидались трамвая и садились в вагон. Под неспешную бабушкину беседу Бо смотрела на то, как за окном проносятся фонтаны и аллеи. Ей не так часто доводилось выбираться за пределы родного двора, поэтому каждый такой день казался по-праздничному особенным, и она шла, поглядывая в светлое, будто тщательно отмытое перед грядущим причастием небо, и искренне верила в то, что оттуда глядят на нее милые ангелы. «Божена означает божья», – приговарила, подливая масла в огонь, бабушка, и Бо щурилась в тщетной попытке разглядеть Его среди перистых облаков, но видела в лучшем случае точку пролетающего мимо самолета с длинным белым следом позади, а в худшем – вообще ничего.

На этом заканчивалось все приятное, потому что служба казалась нескончаемо долгой, а в толпе прихожан у Бо неизменно темнело в глазах. Однажды она едва успела выскочить на улицу – к счастью, кроме нищих на погосте засвидетельствовать ее позор было некому – и ее стошнило прямо за крыльцом. В голове мгновенно прояснилось, и она сидела на парапете или болтала ногами, оттягивая неизбежное возвращение в душную очередь жаждущих покаяться в грехах.

Конечно, бабушка не говорила ей этого в глаза, но как-то раз Бо подслушала телефонный разговор с мамой, в котором впервые прозвучало слово «бесы». Отец Бо, тренер детской сборной по каратэ, долго еще высмеивал ту беседу. Причину плохого самочувствия дочери он видел в слишком быстром росте и цветущей подростковой вегето-сосудистой дистонии. У самой Бо не было на сей счет никакого мнения. Потребность в посещении храма отпала вместе с необходимостью проводить каждое лето в бабушкином доме. Уже в институте она стала представляться как Бо, не отдавая себе в этом отчета, но полное имя, произнесенное или написанное, виделось ей высеченным на каменных скрижалях с иллюстрации из детской Библии – неизменным, надгробным, вечным.

И вот теперь, стоя у ворот и задрав голову на голубые с золотом купола Дома Божия, она заново припомнила, как на ощупь выбиралась из пахнущей ладаном темноты, а перед глазами мелькали разноцветные точки – еще немного, и она грохнулась бы в обморок прямо там, напротив образа Святого Саровского старца, однако стоило глотнуть прохладного воздуха снаружи, недомогание как рукой снимало – так резко, что впору было поверить в бабушкиных бесов.

Впервые за шесть лет Бо сложила пальцы щепотью. Ткнула себя в лоб, в пупок, затем в правое и левое плечо. Прежде чем ступить за ворота, она отвесила им поясной поклон.

Мавр и Тин покосились на нее с опаской.

Бо готовилась к тому, что снова почувствует себя плохо. С прищуром бесноватой проводила взглядом храм, который они оставили по левую руку, так же напряженно поглядела на водную гладь местного озерца, всю в мурашках мелкой ряби от зябкого мартовского ветра. Белоснежные стволы берез казались ей угрожающими, запах выпечки – не сулящим ничего хорошего, тишина – гробовой.