Кафка на пляже - Харуки Мураками

У меня с этой девушкой была, по крайней мере, одна общая черта. Я догадался, в чем дело. Да – и она, и я любили людей, уже потерянных для этого мира.

Через какое-то время я задремал, но спал неспокойно. Тело требовало нормального сна, а сознание засыпать никак не хотело. Я напоминал себе раскачивающийся маятник. Пока ночь раздумывала, уступать утру свои порядки или нет, в саду ожили птицы. Их голоса окончательно разбудили меня.

Натянув джинсы и рубашку с длинными рукавами поверх майки, я вышел из библиотеки. В начале шестого на улице еще не было ни души. Миновав квартал старых домов и пройдя сосновую рощу, защищавшую дома от ветра с моря, я перелез через волнолом и очутился на берегу моря. Ветерок едва ощутимо холодил кожу. Небо сплошь затянули пепельно-серые облака, но дождь пока не собирался. Стояло тихое, безмятежное утро. Тучи звукоизолирующей ватой поглощали все рождавшиеся на земле звуки.

Я зашагал по пешеходной дорожке, проложенной вдоль берега, представляя, что, наверное, где-то здесь, на песчаном пляже сидел в шезлонге мальчик с картины. Однако точно определить это место не удалось. Ведь на картине были только песчаный берег, горизонт, небо и облака. И еще остров. Но островов в море передо мной было много, а как выглядел тот, что на картине, я точно не запомнил. Усевшись лицом к воде, я вывел пальцем на песке рамку картины, поместил в нее сидящего в шезлонге мальчика. В скованном штилем небе металась в замешательстве белая чайка. На берег размеренно набегали невысокие волны, оставляли на песке замысловатые мягкие линии и клочки пены и откатывались назад.

И тут я почувствовал ревность к этому мальчишке на картине.

– А ведь у тебя к нему ревность, – шепчет мне на ухо Ворона.

И к кому ревнуешь? К несчастному парню, не дожившему даже до двадцати, когда его убили. Просто так, без всякого смысла, с кем-то перепутав. Да еще и тридцать лет назад. И как ревнуешь! Аж дыхание перехватывает. С тобой это в первый раз. Теперь ты знаешь, что такое ревность. Она сжигает тебя, как пожар.

С самого рождения ты никогда никому не завидовал, не думал, как бы тебе стать другим. Но сейчас ты весь извелся от зависти и хотел бы оказаться на месте этого парня, если бы только это было возможно. Даже несмотря на то, что потом, в двадцать лет, тебя бы запытали и насмерть забили железными трубами. Я думаю, ты все равно захотел бы превратиться в него, чтобы до двадцати лет любить Саэки-сан, любить во крови и плоти, отдаваясь целиком, – и чтобы она тебя любила так же. Чтобы обнимать ее, сколько хочешь, сливаться с ней раз за разом. Чтобы проводить пальцем по каждому сантиметру ее тела и чтобы она делала то же самое с тобой. Чтобы даже после своей смерти отпечататься в ее сердце, как рассказ, как отражение. Чтобы в своих воспоминаниях она каждую ночь любила тебя.

Ну ситуация, скажу я тебе! Влюбился в девушку, которой уже нет – она ушла, – ревнуешь к парню, который уже умер. Но несмотря ни на что, эти твои ощущения куда реальнее и мучительнее всего, что ты переживал до сих пор. И нет никакого выхода. Нет даже возможности поискать выход. Ты заблудился в лабиринте времени. И самая главная проблема в том, что у тебя нет ни малейшего желания выбраться из него. Так?

На следующее утро Осима появился в библиотеке пораньше. До его прихода я пропылесосил пол на первом и втором этажах, вытер влажной тряпкой столы и стулья, открыл и протер окна, вымыл туалет, выбросил мусор из корзин, поменял воду в вазах с цветами. Зажег свет, включил компьютер с электронным каталогом. Осталось только открыть ворота. Осима проверил мою работу и удовлетворенно кивнул.

– Ты шустрый парень, и память у тебя что надо.

Вскипятив воду, я приготовил ему кофе. А себе, как и в прошлый раз, заварил «Эрл Грей». За окном начался дождь. Настоящий ливень. Откуда-то издалека доносились раскаты грома. До полудня было еще далеко, но все вокруг потемнело, как вечером.

– Осима-сан, я хотел вас попросить…

– О чем?

– Нельзя ли где-нибудь достать ноты к «Кафке на пляже»?

Осима немного подумал и сказал:

– Надо в Интернете пошарить. Поискать нотные издательства. Если в каталоге есть, наверное, можно заплатить что-то и скачать. Поищем.

– Спасибо.

Осима присел на край стойки, опустил в чашку крошечный кусочек сахара, осторожно помешал ложкой.

– Ну что? Понравилась песня?

– Очень.

– Мне тоже нравится. Красивая вещь, редкая. Незатейливая, но со смыслом. Сразу видишь, какой человек ее сочинил.

– Хотя стихи такие… очень символические, – вставил я.

– Стихи и символизм разделить нельзя. Так с давних пор повелось. Это как пираты и ром.

– Вы думаете, Саэки-сан понимала, что эти слова значат, какой в них смысл?

Осима поднял голову, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома и прикидывая, где грохочет. Взглянул на меня и покачал головой:

– Дело не только в этом. Символизм и смысл – вещи разные. Она все эти пространные условности – смысл, логику – опустила и как-то смогла подобрать нужные, правильные слова. Поймала их во сне, как осторожно ловят за крылышки порхающую бабочку. Люди с художественным талантом без лишнего многословия обходятся.

– То есть могло быть так, что Саэки-сан отыскала эти слова в каком-то другом пространстве, во сне например?

– Когда стихи классные, так, в общем-то, и получается. Если в словах нет предвидения, если они не прокладывают тоннель от автора к читателю, значит, стихи свою функцию не выполнили.

– Но ведь полно стихов, в которых это вроде бы есть, а на самом деле нет. Подделок, – сказал я.

– Это правда. Подстроиться нетрудно – была бы сноровка. А если еще словечки вставлять позаковыристее, символистские, – вот тебе, пожалуйста, и стихи.

– Но в «Кафке на пляже» есть что-то очень искреннее.

– Я тоже так считаю. В словах песни нет ничего наносного. Правда, стихи уже слились с мелодией в неразрывное целое, и я не могу точно судить, насколько у них, самих по себе, велика сила словесного убеждения в чистом виде, – проговорил Осима и слегка покачал головой. – Но как бы то ни было, у Саэки-сан oт природы богатый талант, и музыку она чувствует. И еще у нее оказалась практическая сметка – ведь сумела воспользоваться выпавшим шансом. Ее способности должны были раскрыться еще больше, если бы не тот трагический случай, после которого она выпала из жизни. Как жаль, что все так вышло.

– И куда же делся ее талант? – спросил я. Осима посмотрел на меня:

– Ты хочешь сказать: куда делся талант Саэки-сан, после того как погиб ее парень?

Я кивнул:

– Ну, если талант – это своего рода природная энергия, она же должна искать какой-то выход?

– Не знаю, – ответил Осима. – Представить не могу, куда может деться талант. Бывает, просто исчезает и все. Или уходит, как грунтовые воды, глубоко под землю и перетекает там куда-то.