Людовик XV и его эпоха - Александр Дюма

Эскадра французская, охранявшая этот пункт с самого начала войны, была атакована английским флотом, гораздо более многочисленным, чем французский, и после славного, но бесполезного сражения поплыла к острову Бурбону, так что, войдя в гавань Пондишери, губернатор должен был ограничиться одними своими собственными средствами.

Но и эти собственные его средства вскоре были обращены в ничто бунтом солдат, которые, не имея ничего, кроме того только, что могли награбить в Мадрасе, требовали выдачи им жалованья за все прошедшее время: им должны были за десять месяцев.

Лалли был и во время этого бунта таким же, каким он был всегда, – жестоким и высокомерным. Везде, где он шел против восстания, он его подавлял; но позади пламя, погашенное им, воспламенялось снова, и еще сильнее прежнего.

Среди этих внутренних несогласий англичане осадили Пондишери, отказали ирландскому генералу в капитуляции, на которую, может быть, согласились бы с французским генералом, силой ворвались в город Пондишери и, овладев им, жестоко отомстили за разграбление Мадраса. Лалли был взят в плен со своим штабом и отправлен в Лондон.

Можно себе представить, какую тревогу произвело в Париже это совершенное поражение французских войск! Главный город французских владений в Индии взят, губернатор со своим штабом в плену! После ряда побед, о которых продолжали еще разговаривать, невозможно было сразу постигнуть такого полного поражения.

Лалли имел много врагов при Версальском дворе: несчастье ирландского генерала графа Лалли придало им еще более дерзости. Они ставили под сомнение не только способности губернатора, не только его храбрость, но даже и его честность. По их мнению, эти несчастные экспедиции были следствием того, что губернатор Лалли истратил казенные суммы и, таким образом, не имел чем платить войскам жалованье.

Лалли-Толлендаль услышал эти обвинения, находясь в Лондоне. Гордость его не могла этого снести. Он просил, чтобы его под честное слово отпустили во Францию; эта просьба его была исполнена. Он прибыл во Францию с уверенностью, что ненависть и клевета исчезнут пред его львиным взором; но, как ученый полководец, он очень скоро увидел, что дал неприятелю занять слишком выгодную позицию, чтоб можно было его легко оттуда вытеснить. Тогда Лалли хотел от суда придворных обратиться к правосудию короля. Он просил у Людовика XV как милости, чтоб его посадили в Бастилию, каковая милость была ему немедленно оказана: 1 ноября 1762 года он был заключен в Бастилию.

За три месяца до этого, а именно 3 августа, губернатор и верховный Совет пондишерский представили королю прошение, в котором говорили, «что так как честь их и доброе их имя были чрезвычайно оскорблены обвинениями их графом Лалли-Толлендалем, то они просят у его величества правосудия и суда, который бы оказал им это правосудие». К этому прошению приложена была записка, имевшая целью доказать, «что Совет и несчастная индийская колония были с начала и до конца угнетаемы властью жестокого губернатора Лалли, никогда не знавшего ни правил чести, ни благоразумия, ни даже человеколюбия; что граф Лалли был один ответчиком за все управление и за администрацию компании, как внешнюю, так и внутреннюю, равно как и за все доходы с земель и угодий, которыми она владела; что он был виноват в потере Пондишери, потому что этот город сдался только от недостатка жизненных припасов, между тем как один он, граф Лалли, имел в руках средства снабдить его ими или деньгами, на которые мог бы закупить провиант для войска».

Если бы дело рассматривалось в военном совете, то Лалли, конечно, оправдался бы; но так как хотели его смерти, то производство дела было поручено палатам парламента, которые были соединены для образования судебной палаты.

Мы сказали, что смерти генерала Лалли хотели.

И вот почему ее хотели; вместо одной причины мы приведем три.

Ее хотели:

1) для того чтобы заставить чужестранцев верить, что ирландец изменил французам (измена спасала честь знамени);

2) чтобы удовлетворить старинную ненависть, существовавшую между герцогом Шуазелем и графом Лалли-Толлендалем, назначенным против желания министра губернатором Индии;

3) чтобы погубить в одно и то же время с графом Лалли и Сен-При, родственника его, лангедокского губернатора, которого партия дофина назначала в состав министерства, рано или поздно долженствовавшего заменить министерство Шуазеля. Притом же подобный пример был уже прежде: англичане показали дорогу, отрубив голову адмиралу Бингу.

Ведение судебного дела о графе Лалли-Толлендале поручено было Паскье, советнику верхней палаты.

Сначала Лалли легко мог обмануться в том, какая готовилась ему участь. Для него Бастилия смягчила свои строгости; они ограничивались только одним заключением. Лалли мог прогуливаться, Лалли мог принимать своих друзей, Лалли получил даже позволение иметь при себе своего секретаря.

К несчастью, тюрьма не укротила его жестокого и раздражительного характера! Несчастный секретарь, привязанность которого к графу побудила к доброму делу – разделить его заключение в тюрьме, был худо награжден за эту привязанность. Вспыльчивость графа Лалли начала помрачать рассудок секретаря; он сделался печален, молчалив и беспокоен; и однажды вечером, когда комнатный служитель бросил на черном дворе лоханку, наполненную застывшей кровью, полученной при кровопускании, сделанном тюремным врачом одному из арестантов, несчастный молодой человек, страдая уже сухоткой, испугался при виде этой крови, которую он считал следствием тайной казни. Эта сухотка его вдруг превратилась в помешательство. В нервическом припадке он упал, крича сколько было у него сил:

– Я ничего не сделал!.. Я не виноват!.. Нет!.. Нет!.. Мне не могут отрубить голову за преступления, которых я не совершал!.. Выпустите меня отсюда!.. Выпустите!.. Я хочу свободы.., свободы!..

К несчастью этого секретаря, всякий, в качестве служителя вступавший в Бастилию, мог выйти из нее только в том случае, когда господин его получал свободу или когда он умирал. И потому ему не возвратили свободы, которой он просил. Помешательство между тем усилилось; несчастному молодому человеку беспрестанно мерещился пред глазами эшафот, и его принуждены были перевести в Шарантон. Лалли остался один.

Между тем дело о графе Лалли-Толлендале шло своим порядком, но шло чрезвычайно медленно; свидетели, в которых имелась наибольшая надобность, находились в Мадрасе и Пондишери, т.е. на расстоянии 4000 лье от Франции; судопроизводство не могло поэтому открыться ранее 6 июля 1763 года.

Лалли в продолжение целого года заключения своего в тюрьме нимало не терял спокойствия духа. Он знал ненависть к себе Шуазелей; он не сомневался в строгости парламента и на беспокойства, выражаемые своими друзьями, обыкновенно отвечал:

– Король милостив.

Прения начались, и с самого начала с величайшим пристрастием. Но потом подсудимый сам возбуждал к себе еще большую ненависть; он усугублял вражду грубостью своих ответов и силой своих обвинений, потому что во многих пунктах из обвиняемого, каковым он был, Лалли становился обвинителем.