Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой. История одной вражды - Павел Басинский

Показательно при этом, что хотя появление письма руководством явно воспринимается отрицательно, тем не менее от священника не требуют ни опровержения, ни какого-то публичного разъяснения по этому поводу. Больше того, Феоктистов называет эту историю «трогательной», а Победоносцев вдруг проявляет отеческую заботу о том, чтобы отца Иоанна не стали преследовать в Кронштадте. И это тот же Победоносцев, который два года назад отказался передавать письмо Льва Толстого Александру III с просьбой помиловать цареубийц, еще и ответив знаменитому писателю весьма жестким по тональности письмом: «…Прочитав письмо Ваше, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная другая, и что наш Христос – не Ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления. Вот почему я по своей вере не мог исполнить Ваше поручение».

В то же время почти невозможно заподозрить Победоносцева в искренней вере в «чудеса» обычного кронштадтского священника, в то, что он в буквальном смысле «исцелял расслабленных», как Христос. Для этого обер-прокурор был слишком недоверчив. Он отрицательно относился ко всяким проявлениям самодеятельности со стороны священства.

«Есть что-то призрачное и загадочное во всем духовном облике Победоносцева… – писал Георгий Флоровский. – Он был очень скрытен, в словах и в действиях, и в его “пергаментных речах” было трудно расслышать его подлинный голос. Он всегда говорил точно за кого-то другого, укрывался в условном благозвучии и благообразии очень и очень размеренных слов. Свои книжечки и книги он имел обыкновение издавать безымянно, точно он их издает или составляет, точно в них он передает или излагает чьи-то чужие мнения и мысли. Эта условная псевдонимность для него очень характерна. Он был врагом личного творчества…»

А вот как вспоминал о Победоносцеве близко знавший его цензор Евгений Михайлович Феоктистов:

«Несомненно, что он обладал умом недюжинным, живым и отзывчивым, всё его интересовало, ни к чему он не относился безучастно; образование его было многостороннее и основательное, не говоря уже об юридических и церковных вопросах, занимавших его издавна, и в литературе, и в науке, и даже в искусстве обнаруживал он солидные сведения. Он всё мог понять и о многом судил верно. Если бы не случай, из него вышел бы замечательный деятель на ученом или литературном поприще, но судьба сблизила его с государем, когда еще тот был наследником престола, и это открыло ему такое поприще, которое едва ли было ему по силам…

От К.П.Победоносцева можно было досыта наслышаться самых горьких пиеремиад по поводу прискорбного положения России, никто не умел так ярко изобразить все политические и общественные наши неудачи, но стоило лишь заикнуться, что нельзя же сидеть сложа руки, необходимо принимать меры, которые вывели бы нас из мрака к свету, и он тотчас же приходил в ужас, его невыразимо устрашала мысль о чем-либо подобном…

Следует заметить, что в этом отношении он был одинаково беспристрастен и к своим единомышленникам, и к противникам, ко всем безразлично относился он с недоверием…»

Если бы Победоносцев дознался, что письмо было делом рук самого отца Иоанна, кронштадтский протоиерей, несомненно, был бы серьезно наказан. Как проводилось дознание? Были ли опрошены подписанты письма, чьи адреса были точно указаны? Несомненно одно: только убедившись, что письмо было их собственной инициативой, Победоносцев сменил гнев на милость. Возможно, ему понравился сам пафос народной (городской, а все же народной) веры в простого священника. Это отвечало его пониманию народа как «наивной» массы, которая верит не рассуждая и не подвергая веру анализу, как это делали Толстой и Соловьев.

«Он верил в простой народ, – признает Георгий Флоровский, – в силу народной простоты и первобытности, и не хотел разлагать эту наивную целостность чувства ядовитой прививкой рассудочной западной цивилизации. “Народ чует душой”. И это чутье воплощается в преданиях и обрядах. К ним Победоносцев не хотел бы прикасаться испытующим сомнением».

Но всё это лишь наши догадки. Достоверно известно другое: Победоносцев знал об отце Иоанне еще до появления в «Новом времени» скандального письма.

Ровно за год, 20 декабря 1882 года, протоиерей Андреевского собора Иоанн Сергиев отправил ему письмо с отчетом об «учреждении в Кронштадте Дома Трудолюбия в память в Бозе почившего Императора Александра II» с просьбой «ходатайства пред г-ном Министром финансов о даровании ежегодной правительственной субсидии в размере 1000 рублей на содержание Дома Трудолюбия». Аналогичные письма были отправлены министру финансов Н.Х.Бунге и великому князю Константину Николаевичу, брату Александра II. К тому времени устроение в Кронштадте Дома трудолюбия было уже поддержано женой великого князя Анной Иосифовной. Обер-прокурор также поддержал это ходатайство, и правительственная субсидия была выделена. За прошедший год он, вероятно, забыл об энергичном кронштадтском батюшке, но после расследования обстоятельств появления письма в «Новом времени», несомненно, вспомнил. Таким образом, искренне или нет, Победоносцев был просто вынужден отвести стрелы и молнии от священника, которого однажды уже поддержали члены императорской фамилии. Наказывать его и обвинять в ереси после этого было бы просто немыслимо.

Так или иначе, но и Толстой в 1881 году, и отец Иоанн в 1883-м прошли по лезвию бритвы. В обоих случаях риск был очень велик, а последствия – самые непредсказуемые. В результате же вышло, что в начале восьмидесятых годов имперское руководство в лице прежде всего обер-прокурора К.П.Победоносцева делает прозрачный выбор – против Толстого и в пользу Кронштадтского. Практическое христианство Толстого, призывавшего следовать точным словам Евангелия о милосердии и всепрощении, высшей властью воспринимается как признак слабости, которая грозит подорвать основы империи, а «чудеса» простого кронштадтского батюшки трогают и вызывают умиление. Во всяком случае, они не представляются опасными, в отличие от проповеди непротивления злу.

В дальнейшем Иоанн Кронштадтский не раз будет пробуждать серьезные сомнения и опасения у Победоносцева как фигура слишком яркая и непредсказуемая. Но выбор был сделан, вектор определен. Толстой – это враг государства, Кронштадтский, хотя и вызывающий какую-то тревогу, – его верный союзник. А самое главное – его любит простой народ.

На самом деле ответ на вопрос, был ли причастен отец Иоанн к публикации в газете, не так прост. Возможно, что инициатором этого письма был человек, близкий к отцу Иоанну. Имя этого человека – Параскева Ивановна Ковригина.

В 1904 году в беседе с пастырями Сарапульского викариатства Вятской епархии отец Иоанн рассказал:

«В Кронштадте жила благочестивая, прекрасной души женщина, Параскева Ивановна Ковригина (родом костромичка), отдавшая себя на служение ближним. Она стала убедительно просить меня помолиться за того или иного страждущего, уверяя меня, что молитва моя за них будет действенна и для них полезна. Я же всё время отказывался, совершенно не считая себя достойным быть особенным посредником между людьми, нуждающимися в помощи Божьей, и Богом. Но неотступные просьбы и уверения Параскевы Ивановны в помощи Божьей наконец победили меня, и я с твердым упованием и надеждой стал обращаться с мольбой к Богу об исцелении болящих и расслабленных душой и телом. Господь слышал мои, хотя и недостойные, молитвы и исполнял их: больные и расслабленные исцелялись. Это меня ободрило и укрепило. Я всё чаще и чаще стал обращаться к Богу по просьбе тех или других лиц, и Господь за молитвы наши общие творил и творит доселе многие дивные дела. Много чудес очевидных совершилось и ныне совершается».