Чесменский гром - Владимир Шигин

Благодарю я вас и за то, что вы то самым делом исполняете, что про римлян говорят, и не спрашиваете, многочислен ли неприятель, но где он? Я уверена, что вы не оставите мне тех назвать, кои себя отличили, дабы я могла им воздать справедливость. Графа Воронцова и господина Елчанинова я по вашему представлению пожаловала полковниками. Впрочем, остаюсь, как и всегда, к вам доброжелательна».

А затем Екатерина пошла еще дальше. Заново убедившись в полководческом искусстве Румянцева, она в августе 1770 года предоставила ему право «для блага дел наших с вами» в случае необходимости действовать ее именем. «Как я вижу, — подчеркивала императрица, — что вы и делаете, более на успех дел моих, нежели на какие ни на есть страсти людские, и будьте уверены, что я всегда в сем, как и во всех прочих ваших ревностных предприятиях, всячески вас подкреплять буду».

Итак, за небольшой срок Высокая Порта потерпела три страшных поражения: при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле! Подобного история еще не знала. Константинополь пребывал в полной растерянности.

Командующий Первой армией мог с удовлетворением ответить на письмо Екатерины следующими словами: «Да позволено мне будет, всемилостивейшая государыня, настоящее дело уподобить делам древних римлян, коим Ваше Величество велели мне подражать: не так ли армия Вашего Императорского Величества теперь поступает, когда не спрашивает, как велик неприятель, а ищет только, где он!»

К концу июня 1770 года Румянцев уже овладел Молдавией и Валахией. Русская армия почти без боя занимала одну за другой многочисленные турецкие крепости на Дунае. Теперь слово было за флотом!

Перед российскими мореплавателями расстилалось море Древней Эллады. В светлой дымке проступали фиолетовые силуэты островов. Каждый из них — будто жемчужина в оправе изумрудных эгейских вод. Плыли тремя отрядами: первый вел Спиридов, второй — Орлов, третий — Эльфинстон. Над кораблями наряду с андреевскими трепетали и перечеркнутые христианским крестом иерусалимские флаги, показывая всем, что россияне идут в бой за освобождение угнетенных единоверцев.

Нещадно палило солнце. От невыносимой жары закипала в палубных пазах еловая сера — гарпиус. В трюмах бесполезно пшикали воздуходувными мехами вентиляторы. Люди, изнывая от духоты, обливались водой.

Ветер-этизнан, наполняющий силой полотнища парусов, то и дело куда-то исчезал, и тогда паруса обвисали никчемными тряпками. Томительное ожидание иногда длилось по нескольку дней кряду. Коротая время, неунывающие матросы-архангелогородцы собирали вокруг себя зевак, вызывали дедовскими заклинаниями морской свежак:

Под шутки и смех пускали за борт на щепках тараканов, жертву царю морскому принося. Помогало ли это? Кто знает... Но приходило время, и вновь вытягивались косицы вымпелов, набухали паруса, и эскадра продолжала свой путь на восток.

В нечастые минуты отдыха собирал вокруг себя боцман Евсей рекрутов и читал им вслух увлекательную «Историю о российском матросе Василии Кариацком». Читал по слогам, медленно, потому как и сам в грамоте не больно силен был. Но хотелось старику хоть чем-то порадовать этих беззащитных и безответных мальчишек. А рекруты, окружив Евсея тесной толпой, слушали, раскрыв рты. Еще бы, отважный матрос перехитрил жестоких разбойников, одолел козни коварного адмирала Флоренского и, пройдя все испытания, женился на любимой Ираклии!

Беспрестанная погоня длилась уже несколько недель, а турок все не было видно, будто в воду канули.

Впереди по курсу рыскали, разметывая форштевнями воду, неутомимые фрегаты. Просматривали каждый островок, каждую бухточку, но везде было пусто... Первые дни совместного плавания Алексей Орлов был доволен происходящим: турки постыдно бежали, а российский флаг гнал их в дарданелльские теснины. Все дни граф проводил наверху, под пышным балдахином пил черное, как деготь, кипрское вино, курил кальян. Подле крутилась свора именитых пассажиров: генерал Пален, Юрий Долгоруков, Розенберг, гвардейцы-бездельники Поррет и Дивов, дипломатический агент Разупандин — моряк храбрый и в деле морском хорош весьма[56].

— Как я повелел, так тому и быть! — озлился Орлов, рубец на его щеке мгновенно побагровел, на скулах заиграли желваки.

— Ну что ж, Грейг так Грейг! — не желая спорить, махнул рукой адмирал и, сославшись на недомогание, тотчас убыл прочь.

Вскоре линейный корабль «Ростислав» с двумя фелюками скрылся за грядами скал Хиосского пролива. А с «Евстафия» уже сигналили: «Адмирал велит готовить эскадру к генеральной баталии».

Орлов через флаг-офицера Фондезина поинтересовался: чем вызвана этакая спешка? Ведь турок может в проливе и не быть. Выслушав графского посланника, склонил голову Спиридов.

— Передай их сиятельству, что намедни видел я во сне крыс отвратных, а твари эти мне завсегда перед баталиями снятся.

Вернувшись на «Иерархов», Вильям Фондезин передал Орлову спиридовский ответ слово в слово. Тот пожал плечами: ему крысы не снились.

— У старика чутье, — приняв шутку, улыбнулся граф, — хорошо, если оно и сегодня его не подвело! К баталии готовиться!

* * *

Войдя в Хиосский пролив, на «Ростиславе» убрали паруса, не торопясь, двинулись меж подводных камней и обширных мелей. Вперед устремились фелюки. Наклоненные к носу мачты с косыми парусами придавали им залихватский вид. Скоро фелюки скрылись из виду.

Осторожный Лупандин то и дело мерил глубины. Брошенный в воду лотниль вился змеей по течению. Свесившийся за борт матрос загибал пальцы, считая повязанные из флагдуха мерки, каждая мерка — сажень глубины.

Грейг с Лупандиным говорили мало, больше пили остуженную воду с вином, по-гречески. Так прошел час, за ним второй. Наконец появились из-за скал долгожданные фелюки. На них что есть силы размахивали руками, палили из ружей.

— Кажись, чего-то нашли! — обрадовался Лупандин.

Передовая фелюка, убирая латинский парус, сошлась борт о борт с линейным кораблем.

—Видел флот турецкий. Лежит на якорях поперек канала, — доложился в рупор капитан-лейтенант Булгаков, отряженный с «Ростислава» в разведку.

— Булгаков! — запросил Грейг. — Сколько видел вымпелов?

— За полсотни, почитай, будет, господин бригадир!

— Эй, земляки! — кричали грекам с ростров матросы. — Много ли басурман видели?