Опасные связи. Зима красоты - Кристиана Барош

Граф де Жеркур Бастиа, 10 октября 17…

Письмо 112

От госпожи де Розмонд к президентше де Турвель (написано под диктовку)

Только сейчас, красавица вы моя, получила я ваше письмо от 11-го[39], полное нежных упреков. Признайтесь, вам хотелось бы упрекнуть меня посильнее, и если бы вы не вспомнили, что вы моя дочь, то побранили бы меня по-настоящему. Но как это было бы несправедливо! Если я откладывала письмо со дня на день, то лишь потому, что хотела и надеялась ответить вам собственноручно; однако, как вы сами можете убедиться, я и теперь вынуждена пользоваться для этого услугами моей камеристки. Злосчастный ревматизм одолел меня: на этот раз он забрался в мою правую руку, и я сейчас — совершенная калека. Вот что значит для вас, юной и свежей, иметь другом старуху! Приходится страдать от ее недугов.

Как только боли дадут мне передышку, я даю себе слово обстоятельно побеседовать с вами. Пока же знайте только, что я получила оба ваши письма, что они лишь увеличили бы, если бы это было возможно, мои нежные чувства к вам и что я никогда не перестану живейшим образом входить во все, что вас касается.

Племянник мой тоже не совсем здоров, но ничего сколько-нибудь опасного у него нет, и беспокоиться по этому поводу не приходится. Это совсем легкое недомогание, и, на мой взгляд, оно больше отражается на его расположении духа, чем на здоровье.

Мы его почти совсем не видим. Его отчужденность и ваш отъезд не делают наше маленькое общество веселее. Особенно же недостает вас малютке Воланж: она весь день так зевает, что вот-вот проглотит свои кулачки. А в самые последние дни она оказывает нам честь погружаться после обеда в глубокий сон.

Прощайте, красавица моя дорогая. Я неизменно остаюсь вашим любящим другом, вашей мамой, даже сестрой, если бы называться так позволял мне мой возраст. Словом, я привязана к вам самыми нежными чувствами.

Подписано Аделаидой за госпожу де Розмонд.

Из замка ***, 14 октября 17…

Письмо 113

От маркизы де Мертей к виконту де Вальмону

Считаю себя обязанной предупредить вас, виконт, что в Париже вами уже начинают заниматься, что ваше отсутствие замечено и о причине его уже догадались. Вчера я была на очень многолюдном званом ужине, и там самым определенным образом говорилось, что в деревне вас задерживает романтическая несчастная любовь; тотчас же на лицах всех мужчин, завидующих вашим успехам, и всех покинутых вами женщин изобразилась радость. Послушайтесь моего совета — не давайте укрепиться этим опасным слухам и немедленно приезжайте, чтобы своим присутствием прекратить их.

Подумайте, если хоть раз будет поколеблено представление, что перед вами нельзя устоять, вы вскоре увидите, что вам и действительно начнут гораздо успешнее сопротивляться, что соперники ваши тоже утратят уважение к вам и наберутся смелости для борьбы с вами, ибо кто из них не воображает, что он уж, во всяком случае, сильнее добродетели? В особенности же подумайте хорошенько, что из множества женщин, связью с которыми вы похвалялись, те, которых вы в действительности не имели, будут стараться рассеять заблуждение общества на свой счет, а другие сделают все, чтобы его обмануть. Словом, будьте уж готовы к тому, что вас, быть может, станут в такой же мере недооценивать, в какой доныне переоценивали.

Возвращайтесь же, виконт, не жертвуйте своей славой ребяческому капризу. С малюткой Воланж вы сделали все, как мы хотели, а что до вашей президентши, то уж конечно, оставаясь в десяти лье от нее, вы ее из головы не выбросите. Уж не считаете ли вы, что она устремится за вами? Может быть, она и думать-то о вас забыла, а если и вспоминает, то лишь для того, чтобы порадоваться вашему унижению. Здесь же, по крайней мере, вы сможете найти случай с блеском проявить себя, в чем сильно нуждаетесь. А если бы вы стали упорствовать в желании продолжать свое нелепое приключение, то не вижу, чем возвращение может вам повредить, — даже напротив.

Право же, если ваша президентша обожает вас, о чем вы мне так много говорили, но что так мало доказывали, — единственным ее утешением, единственной радостью должна быть сейчас возможность беседовать о вас, знать, что вы делаете, что говорите, что думаете, знать, наконец, о вас все до мельчайших подробностей. Все эти пустяки приобретают цену из-за лишений, которые испытываешь. Это крохи хлеба, упавшие со стола богача: тот ими пренебрегает, но бедняк жадно подбирает их и поглощает. Так вот, бедняжка-президентша и питается теперь этими крохами. И чем больше она их получит, тем меньше будет стремиться насытиться остальным. К тому же, с тех пор как вы знаете, кто наперсница, вы можете не сомневаться, что в каждом письме от нее содержится по меньшей мере одна небольшая проповедь и все назидания, способные, по ее мнению, содействовать укреплению целомудрия и поддержанию добродетели[40]. Зачем же предоставлять одной средства для защиты, а другой — возможность вредить вам?

Я не сказала бы, что разделяю ваше мнение относительно ущерба, который вы якобы потерпели от перемены наперсницы. Во-первых, госпожа де Воланж вас ненавидит, ненависть же всегда проницательнее и изобретательнее, чем симпатия, а вся добродетель вашей старой тетки не заставит ее хотя бы один-единственный раз сказать что-либо дурное о любимом племяннике, ибо и добродетели свойственны слабости. А во-вторых, ваши страхи основаны на совершенно неверном наблюдении.

Неправда, что чем женщины старше, тем они жестче и строже. Между сорока и пятьюдесятью годами, когда женщины с отчаянием видят, как увядает их лицо, и с бешенством убеждаются, что надо отказаться от притязаний и наслаждений, которые им еще так дороги, они действительно почти всегда становятся желчными ханжами. Этот длительный промежуток времени им необходим для того, чтобы примириться с неизбежностью великой жертвы. Но как только жертва полностью принесена, они разделяются на две категории.

К первой относится большая часть женщин: это те, у которых не было ничего, кроме привлекательной внешности и молодости, — они впадают в тупую апатию, из которой их выводят лишь карты да какие-либо проявления благочестия. Такие женщины почти всегда скучны, зачастую ворчливы, иногда придирчивы, но редко бывают злы. Нельзя также сказать, строги они или нет: лишенные собственных мыслей и чувств, они повторяют безо всякого понимания и без разбора все, что слышат от других, сами же остаются полными ничтожествами.

Вторую категорию, гораздо более редкую, но поистине драгоценную, составляют женщины, обладавшие характером и заботившиеся о том, чтобы давать пищу своему уму, а потому умеющие создать себе жизнь даже тогда, когда им уже нечего ждать от природы: они принимаются украшать свои духовные качества, как раньше украшали свою внешность. Такие женщины обычно весьма здраво рассуждают, а ум у них твердый, веселый и изящный. Чары внешней прелести они заменяют привлекающей к ним добротой, а также оживленностью, которая тем пленительнее, чем они старше; таким образом и удается им в какой-то мере сблизиться с молодежью, заслуживая ее любовь. Но в таких случаях они весьма далеки от того, чтобы, как вы говорите, быть жесткими и строгими: привычка к снисходительности, длительные размышления о человеческих слабостях, в особенности же воспоминания о своей молодости, — единственное, что привязывает их к жизни, — делают их скорее даже чрезмерно терпимыми.