Нарциссы для Анны - Звева Казати Модиньяни

Вера казалась постаревшей и погрустневшей после «измены» Марии. Она очерствела по отношению к дочери и жила теперь только для маленького Джулио, к которому была нежно привязана. Когда Мария приходила навестить их, то ребенок, побыв немного у матери на руках, тянул свои крохотные ручонки к бабушке, признавая в ней свою настоящую мать. Вера не скрывала своего удовлетворения.

— Иди к бабушке, маленький, — говорила она любовно и жалостливо, буквально вырывая его из рук матери. — Иди ко мне, крошка.

Мария приносила ей деньги и всякие дорогие подарки, но Вера, равнодушная к этим приношениям, доводила ее упреками.

— Повезло мне, нечего сказать, — жаловалась она. — Вырастила дочь на свою голову. Кто ты такая? Разведенка, а теперь вот прислуга. Все эти богачи одинаковы. Один погубил твоего бедного отца, а ты другому прислуживаешь. Только и умеют, что кровь сосать из бедняков.

Мария отбивалась, говоря, что невозможно жить, ни от кого не завися, что приходится выбирать между наемной работой и службой, которая хотя бы дает шанс выбиться из нужды. В своей новой должности она чувствовала себя уверенно. У нее было ощущение, что она вступила на какую-то новую дорогу, которая уведет ее далеко, но это ее не пугало. С Немезио она научилась строить планы и мечтать, но в отличие от него ее мечты всегда касались собственной жизни.

— Я хорошо зарабатываю, — пыталась она убедить мать. — Меня уважают. Что правда, то правда, я совершила ошибку, покинув твой дом. Но ведь прежнего не воротишь. К тому же и ребенка у меня тогда не было.

— Оставь в покое этого бедного ангелочка! — драматически восклицала Вера, прижав ребенка к своей груди, отчего малыш начинал плакать. — Уйти из дома с каким-то циркачом! После всех жертв, которые я принесла ради тебя…

— Ну тогда я пошла, — говорила расстроенная Мария. Она целовала ребенка, чмокала в дряблую щеку мать и, выйдя на улицу, испытывала необычайное облегчение, как в детстве, сбежав до конца уроков из школы. Если подумать, то ей даже лучше. Пока сын у бабушки, растившей «этого бедного и несчастного малютку», как Бог велит, за ребенка можно было не беспокоиться. А Немезио, поначалу писавший ей ежедневно страстные письма, понемногу остыл, и вот уже около месяца от него не было никаких известий. Никаких новостей — тоже хорошая новость, она утешалась, весело шагая к дому Больдрани.

— Ну же, примите это лекарство, — мягко настаивала Мария.

— Ужасно горькие! Просто яд, — пожаловалась Джузеппина с болезненной гримасой, но капли все-таки выпила.

— Вот видите, ничего страшного, — заметила Мария, ставя на столик стакан. — Теперь отдохните немного, а я приведу в порядок комнату.

— О, Господи!.. — прошептала Джузеппина.

— Что случилось? — обеспокоилась Мария, видя, как побледнело ее лицо.

— Ничего, — сказала Джузеппина. — Теперь уже ничего…

— Чувствуете, как приятно пахнет из сада, — протирая окна и подоконник, попыталась ободрить ее Мария. — На улице-то весна.

Солнце весело заливало комнату. Но яркий солнечный свет и запахи весны, которые всегда радовали Джузеппину, теперь лишь обостряли ее страх перед вечной темнотой. Приступы все учащались, ее губы стали синеватыми, а пульс то лихорадочно ускорялся, то становился медленным и почти неощутимым. И какой-то невидимый камень день и ночь лежал на груди.

Если бы не пугающая темнота, мысль о смерти, которая, она это чувствовала, была уже близка, не казалась бы ей такой страшной. А когда она думала о вечной жизни, обещанной ей матерью и доном Оресте, который скончался в семидесятилетнем возрасте, как святой, то темнота отступала, и ее охватывало блаженное спокойствие.

— Видите, я была права, — весело сказала Мария, видя, как выражение боли на ее лице сменилось улыбкой.

— Ты всегда права, — согласилась Джузеппина, которой эта жизнерадостная девушка, врывавшаяся в ее комнату, как легкий весенний ветерок, помогала справиться с болью.

Она мягко задремала, утонув в тумане прошлого, которое приходило к ней в виде ярких, сменяющих друг друга снов. Она снова видела своего отца, доброго и сильного мужчину, каким он был в первые годы ее жизни, видела свою замученную тяжелой работой и домашними заботами мать, скорбела о братьях, унесенных испанкой; она снова переживала насилие, совершенное над ней в ранней юности, и видела священника Раттану, который взял на себя роль ангела-мстителя, покарав за это насильника. Погружаясь все глубже в сон, она увидела святого Георгия и дракона. У святого Георгия были спокойные и мягкие черты Чезаре, а у дракона — волчьи зубы и ястребиное лицо насильника. Но вдруг, как в игре зеркал, роли переменились: дьявол стал святым Георгием, а святой Георгий — дьяволом, и больная уже не могла понять, кто из них кто.

— Джузеппина, — обеспокоенным голосом позвала ее Мария. — Вам плохо? Ответьте мне. — Девушка наклонилась над ней, но больная лишь трясла головой, задыхалась и бормотала бессвязные слова.

— Ничего, ничего, — вдруг сказала она, просыпаясь. — Я только видела сон.

Она вздохнула, открыла глаза, увидела комнату, залитую сияющим светом, и улыбнулась. Дыхание ее успокоилось и боль исчезла.

— Обед уже готов, — ласково сказала Мария.

— Что там у нас сегодня?

— Лапша с бульоном и вареная курица.

С неожиданной энергией больная уселась на постели.

— Я устала от этой бурды, — капризно сказала она. — Мне хочется поленты.

— Что вы, — помня строгие предписания врачей, попыталась отговорить ее Мария. — Ведь доктор…

— Не говори мне о докторе с его чепухой! — воскликнула та. — Я сказала «поленту» и хочу поленту. Видишь ли, Мария, — объяснила она. — Мы с Чезаре родились в бедности и выросли на поленте.

Мария поняла, что спорить бесполезно, и через час Чеккина приготовила хозяйке поленту.

— Правда, хороша? — сказала Джузеппина, поддевая поленту кончиком серебряной вилки. — А запах какой! — Но, едва попробовав, разочарованно отодвинула блюдо. — Нет, вкус не тот, — прошептала она. — Не такой, как тогда, в детстве. А может, я и сама изменилась…

Мария была при ней уже целый месяц, и ее присутствие для больной сделалось необходимым. Джузеппина все время хотела видеть ее рядом и разговаривала с ней, как со своим вторым «я». Новая экономка быстро усвоила порядки этого дома и добивалась перемены исподволь. Комнаты одна за другой приняли более свежий и опрятный вид, на кухне стало чище и светлее — весь дом как будто повеселел. Только в присутствии Чезаре Больдрани она по-прежнему чувствовала себя неуверенно — она робела, своей значительностью он ее подавлял.

— Сегодня мы должны отправить почтовые переводы, — сказала Джузеппина, которая давала экономке необходимые указания. — Посмотри в верхнем ящичке моего комода. Да-да, именно там. Там список адресатов. Да, вот этот. А теперь возьми ручку и садись за стол.