Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - Владимир Петрухин

Летописец прибегнул тут к традиционному методу средневековой «этимологии», отождествив на основании совпадения племенных названий «дунайских» и днепровских полян. Рассказ о моравской миссии славянских первоучителей, продолжившей миссию Павла в Иллирике, он завершает утверждением, что и «словеньскому языку учитель есть Павелъ, от него же языка и мы есмо Русь, тѢм же и нам Руси учитель есть Павел. […] А словеньскый язык и рускый одно есть, от варягъ бо прозвашася Русью, а первое бѢша словене; аще и поляне звахуся, но словеньскаа рѢчь бѢ».

Нельзя не заметить, что летописец ощущал некоторую искусственность своего построения, несмотря на то, что исторический его итог был вполне документирован: договор Олега, в войско которого входили и поляне, был составлен на словенском языке. Характерна, однако, завершающая рассказ о словенском языке ремарка о полянах: «Полями же прозвани быши, зане в поли седяху, а язык словенски един» (ПВЛ. С. 16). Ремарка как бы лишает полян этнографической специфики, апеллируя к «ландшафтному» значению этнонима.

Показательно, что в киевской легенде летописец характеризует полян как мужей «мудрых и смысленых» (ПВЛ. С. 9) в противоположность древлянам и прочим племенам, живущим «звериньским образом». Отказ от рецидивов племенного сознания в пользу общеславянского и, наконец, общерусского — русско-славянского самосознания и есть определенный итог работы летописца в поисках самоидентификации или самопознания (если пользоваться терминологией Н. С. Трубецкого и Н. И. Толстого — см. Толстой 1993; ср.: Ведюшкина 2003. С. 304 и сл.).

Крещеная Русь, объединившая славянские языки в новый народ, уже не противопоставляла себя грекам, как это было свойственно древним словенам на дунайской границе Византии (см. главу I.3) и языческой руси в договоре Олега. Напротив, возникает тенденция к сближению и даже отождествлению Руси и Греции в скандинавской литературе (ср.: Успенский 2002. С. 286 и сл.): ср. прорицание волхва в ПВЛ (с. 75) — «стати Гречьскы земли на Руской, а РусьскѢй на Гречьской». В ПВЛ, однако, подробно описывается и многократно упоминается европейский «поганый» (языческий) народ[164], не отнесенный в космографическом введении к потомкам Иафета, но постоянно противопоставляющийся христианской руси. Это половцы, обычай которых «нечист», как и происхождение от Измаила: они — «безбожные сыны Измаиловы» (ср.: Чекин 2000, Ведюшкина 2004). Обретающая христианское самосознание Русь имела на границах собственных варваров.

Представления о начале истории городов в Восточной Европе связано с легендарными известиями средневековых хронистов и географов. В начальном русском летописании доминирует представление о призванном в Новгород (по ряду-договору) роде князей, старший из которых, начиная с Рюрика, является главой княжеского рода, распределяет между своими мужами дани, города и волости (см. главу IV). С летописным рассказом о призвании трех князей-братьев соотносится сюжет группы восточных источников, повествующих о трех группах руси, имеющих три центра, в каждом из которых правит «царь» (малик). Главной считается группа ас-Славийя, которая традиционно в современной историографии отождествляется со словенской волостью новгородского князя. Другой центр, ближайший (с точки зрения восточных географов) к Болгару на Средней Волге, — Куйаба-Киев. Третья группа — ар-Арсанийя, куда не пускают чужеземцев, остается загадочной, хотя опять-таки традиционно отождествляется с Ростовом (Арса, Артаб) в волости кривичей и мери на Верхней Волге.

Если попытаться соотнести этот сюжет с летописными данными, то можно признать вслед за А. П. Новосельцевым (Новосельцев 1965. С. 419), что рассказ о трех группах руси сформировался тогда, когда Новгород был главным городом Рюрика, посадившего своих мужей и в Ростове, а Киев оказался во власти руси Аскольда и Дира, но не стал еще «матерью городов русских» — не был захвачен новгородским князем Олегом. Если так, то в соответствии с летописными датировками сложение рассказа можно отнести к 860–870-м гг. (время Анонимной записки, которой пользовался в Х в. Ибн Руста).

Последние десятилетия развития восточноевропейской «поселенческой археологии» отмечены определенным «прорывом» в понимании начальной истории городов. Это касается как традиционных объектов исследования, связанных с началом истории Руси — поселения на пути из варяг в греки (шведская Бирка, Ладога, Новгородское Городище, Гнёздово, Киев), так и сопредельных с Русью территорий, прежде всего — поселений хазарского времени, ряд которых исследовался в рамках «Хазарского проекта» (крепости Горное эхо в Кисловодске, Правобережная Цимлянская на правом берегу Дона/Цимлянского моря — ср. главу III.2).

Расположение древнейших городов на торговых магистралях позволяло считать торговлю главным импульсом для формирования торговых поселений — городов. В. О. Ключевский, которому были известны и данные нумизматики о торговле в Восточной Европе, именовал древнейшие русские города «торговыми». Правда, великому историку были доступны лишь суммарные данные о монете, появившейся в Восточной Европе: Ключевский знал, что преобладающая часть монет датируется VIII–X вв., и заключил, что «торговые города» возникли в VIII в. (Ключевский, т. 1. С. 138 и сл.).

В советской историографии, основывавшейся на формационном подходе к проблеме градообразования, эта теория была признана антимарксистской, ибо город должен был воплощать становление классового общества, противоположность деревне и т. п. Естественно, в разных исторических условиях та или иная функция города могла быть доминирующей: само праславянское обозначение город — «град» свидетельствовало о важности укреплений, оборонительной функции, но отнюдь не все крепости были «торговыми городами» и центрами ремесла, и не все города имели укрепления, хотя наделялись городскими функциями — таковым было летописное Белоозеро (Захаров 2004. С. 128).

В начале раскопок поселений, на которых фиксировались дружинные древности IX–XI вв. (аналогичные курганным) — Гнёздова, Городища, Тимерёва, Шестовицы (в 1970-х гг.) некоторым археологам представлялось, что те лишены выраженных укреплений — они получили наименование «открытых торгово-ремесленных поселений» (ОТРП — ср.: Булкин, Лебедев 1974), что позволяло относить их к некоей «предгородской» стадии развития. Ныне исследованы укрепления на большей части этих поселений (ср.: Седых 2007; Коваленко, Моця 2010). Доминирующей функцией ОТРП считалась торговля. Показательно (при негативном отношении к торговой теории Ключевского), что в советской историографии была принята датировка сложения городов и даже предпосылок феодализма в VIII в. Удобно было хронологически отделить эти процессы от времени появления норманнов и продемонстрировать беспочвенность «норманнской теории».

С возникновением дифференцированного исторического подхода к данным нумизматики выяснилось, что в поступлении монеты выделяются определенные периоды, а ее распределение различается в разных регионах (ср.: Янин 1956/2009; Нунан 2004). В Восточную Европу монетное серебро стало поступать с конца VIII в., но монетные потоки могли содержать монеты более раннего чекана — VIII и даже VII вв. О том, что древнейшие города и торговые поселения действительно был центрами перераспределения восточного серебра, уже говорилось в главе IV. В историографии сохраняется и представление о доминанте торговли в начальном развитии русских городов, хотя не следует забывать, что освоение коммуникаций Восточной Европы было связано со славянской земледельческой колонизацией, а перераспределение серебра стало одним из стимулов урбанизации (см. Noonan 2000).