Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова

Мальчик уже не требовал ежеминутного внимания, и, поскучав некоторое время, Крокодилица с энтузиазмом принялась за старое. Ей постоянно звонила знакомая из Госоркестра, которая была в курсе любовных связей всех музыкантов Москвы.

– Твой альфонс хорошо устроился. У него новая любовница, – сообщила мама, проткнув мне сердце вязальной спицей.

Хотелось негодующе бросить Дону в лицо: «Ты не любишь меня!». Приходилось заталкивать слова обратно. Наша совместная жизнь могла погибнуть из-за неосторожной фразы. Вмешательство Крокодилицы выводило меня из равновесия.

– Досужие выдумки!

– Не веришь? Ну, и дура, – презрительно сказала она. – Убедись хоть раз сама. Твой муженёк где сейчас должен быть? На репетиции в филармонии? А ты сбе́гай на съёмную квартиру.

Вот ещё! Так опуститься, что бы проверять сплетни? Я выдержала полчаса и помчалась. Пулей взлетела по лестнице, позвонила – никто не ответил, но я уже чувствовала, что Дон здесь, и начала колотить в дверь каблуками. Щелкнул замок и наши разъярённые лица почти столкнулись. На муже был шёлковый халат, подаренный тёщей ко дню рождения.

Я отвернулась, дав возможность уйти женщине, которая испарилась почти мгновенно.

– Это не то, что ты думаешь, – произнёс Дон фразу, которая давно превратилась в стандартное междометие в устах любого мужчины, застигнутого врасплох.

– Но вы же были раздеты! – пыталась я удержать очевидное, которое начало вдруг ускользать от меня.

– Я всего лишь учил её правильно держать смычок.

Съязвить у меня не хватило моральных сил, а Дон, сбитый с толку неожиданным нашествием, утерял чувство юмора и, запахнув на голом теле халат, прошествовал в ванную комнату ополоснуть свой инструмент.

Я упала на знакомый узкий диванчик, застланный моим любимым шотландским пледом, и тихо исходила слезами. Окружающий мир стремительно разлетался на мелкие осколки: он любит другую. Всё кончено. Придётся начинать новую жизнь. Какую? С кем? Будущее представляется длинным серым тоннелем без единого звука… И вдруг слышу:

– Это минутная слабость. Я люблю только тебя!

Моё раненое сердце омылось горячей кровью, мысли разбежались с мышиной скоростью. Любит? Господи, какое счастье… Пазлы поехали навстречу друг другу и сложились в целое. Никакой катастрофы нет. Правда, нет и сказочной любви, которую я себе вообразила. Но так тоже можно жить, лишь бы он был рядом.

– Жена творческого человека, как и жена политика, должна научиться прощать, – убеждал Дон. – Женщина принимает образ жизни мужа, который делает карьеру.

Будь проклята это необходимость выбора между добром и злом! Меня выкручивало от брезгливости.

– В какой из своих тайных книг ты прочёл эту гадость?

– В книге жизни.

Я повернулась и дала ему пощёчину, замахнулась опять, но он перехватил руку, обнял меня и прижал к себе, давая почувствовать возбуждённую плоть. Изнемогая, я прошептала:

– Хорошо, прощаю, но в первый и последний раз…

Дона такой расклад не устроил.

– Не только простить, но усвоить: это всё минутное, а у нас – вечное. Ты красивая, обаятельная, ты лучшая из всех, у тебя шёлковая кожа и сладкие губы, – самозабвенно твердил он.

Тогда я мало что понимала в отношениях полов – только из литературы, а это шаткий путь. Не знала, что не каждый способен по примеру отца Сергия противостоять зову безбашенных гормонов, что уровень чувственности и нравственности у всех разный. Я очень многого не знала, поэтому ужаснулась – муж был мне незнаком. Что ещё он испытывает иначе? И что меня ждёт?

– Ты ко всему относишься слишком серьёзно, – шептал Дон, раздевая меня. – Смотри на жизнь проще. Представь, что через какие-нибудь пятьдесят-шестьдесят лет – а они пролетят мгновенно – ничего этого для тебя не будет. Расслабься и получай удовольствие, и не придавай сексу слишком большого значения. Эта физиологическая функция возможна и без любви, каждый мужчина так делал. Суть соития лишь в том, что от него рождаются дети и стыд. Секс не важнее всего другого, что есть между нами: я тебя осязаю, упиваюсь твоими жестами, изгибами тела, запахом кожи, стеснительностью. Мне нравятся наши разговоры о музыке, и как ты ешь вилкой гречневую кашу. Сколько ещё всего я в тебе люблю! А совокупление – это лишь итог, вершина предшествующих ощущений.

Он говорил убедительно, обжигая меня обнажённым телом. Пусть кто-нибудь попробовал бы ему не поверить. Я поверила, призвав логику, которая к любви, как и к вере, не имеет никакого отношения. Дона окружало много прелестных и талантливых женщин, но ни с одной из них он не захотел жениться. Зачем ему я, если не любит?

Нет ошибок, нет и опыта. Впрочем, от опыта мало проку, когда снова захочется невозможного. В глубине души мы знаем, на какой выбор способны. К тому же жить без ошибок не так весело. Богу тоже хочется развлечься.

27 августа.

Успех сибирских гастролей неожиданно оказался столь громким, что о них написали в центральной прессе – в «Советской музыке» и «Советской культуре». К Орленину напрямую обратился представитель посольства ГДР, отвечающий за культурные связи. Чиновникам пришлось проглотить предложение о сотрудничестве, и Дон начал понемногу выезжать за рубеж, сначала в Восточную Европу, потом дальше. Я слушала его рассказы о загранице, словно смотрела по телевидению любимый клуб кинопутешествий с Сенкевичем.

Дону хотелось, чтобы я своими глазами увидела и разделила его триумф. Он поднял на ноги друзей в МИДе, в министерстве культуры. Безрезультатно. Такие вопросы решались другим ведомством. Семьи выезжающих за рубеж артистов, шахматистов и спортсменов КГБ придерживал дома в качестве заложников, чтобы таланты не сбегали из обожаемого социалистического рая на загнивающий Запад. То была политика, обозначенная коротко: «подозревать и не пущать». Конечно, если человек захочет, его ничто не удержит, и такие случаи были. Четырёхкратный чемпион СССР по шахматам Корчной попросил убежища в Швейцарии и потом не один десяток лет не мог воссоединиться с родными. Известному танцовщику Большого театра Годунову, изобретательно улизнувшему во время гастролей в США, пришлось пожертвовать любимой женщиной, которую насильно увезли обратно в Союз, и они больше никогда не встретились.

У Дона тоже случались предложения остаться, но он их отверг. Признавался откровенно:

– Не потому, что такой патриот. Когда я, неизвестный и нищий, кривыми, косыми путями получил первый серьёзный зарубежный контракт и блестяще сыграл несколько концертов, появилась возможность поработать на родине Моцарта. Однако это значило стать «перебежчиком» и поселиться там навсегда, а я русский, чёрт возьми! Меня тошнит от этих австрияков с их чистотой и городами, украшенными цветочками. Я к той жизни не приспособлен, я так не умею. В Италии жена какого-то плюгавого композитора подсовывала под меня свою дочь, надеясь улучшить породу –