Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа - Уильям Майкл Гир

Я иду по дороге на восток и уже вижу вдалеке Преториум. Огромный квадрат с башнями по углам, более всего напоминающий роскошно отделанную крепость.

Солдаты умолкли, но их тяжелая поступь по мостовой эхом отдается от стен низеньких, с плоскими крышами домов бедноты, стоящих вдоль дороги. То тут, то там видны лежащие у дверей собаки. Некоторые рычат или лают, когда мы проходим мимо. Люди уже начинают просыпаться, ветер доносит дым горящих очагов, на которых готовят завтрак. В окнах виден свет горящих ламп. Во многих — лица людей, выглядывающих, чтобы посмотреть на нас.

Мы поднимаемся на западный холм, и я начинаю дышать глубже. Семь лет назад благодаря моему знанию языков Синедрион назначил меня посредником для связи с префектом. Таким образом я знаю Луция Понтия Пилата с того времени, как он был назначен на пост префекта Иудеи три года назад. Он называет меня своим другом, настаивая, чтобы мы обращались друг к другу по имени. Думаю, его это забавляет. Но я точно знаю, кто он есть на самом деле: безжалостный и практичный человек, способный на любую жестокость и презирающий всех без исключения евреев. Вне зависимости от моих переживаний сейчас мне надо проявить всю силу духа.

Мы поднимаемся по лестнице, ведущей к воротам, и солдаты преторианской гвардии жестом показывают, что декурии и арестованному разрешается войти внутрь. Просторный внутренний двор засажен оливами и пальмами, очень красивое и благоухающее место, особенно в этот тихий предрассветный час.

Солдаты декурии продолжают двигаться вперед четким строевым шагом, а вот мои ноги отказываются нести меня. Практически в каждом из освещенных окон я вижу расхаживающих взад и вперед людей. В полумраке у стен стоят другие солдаты. Меня охватывает паника. Судя по всему, здесь не меньше пятисот человек — полная когорта римской армии. А в городе расквартированы еще три когорты. Неужели Пилат вызвал сюда дополнительную когорту, опасаясь восстания в праздничные дни? И почему Синедрион не был проинформирован об этом?

Я спешно прибавляю шаг, догоняя декурию. Солдаты четким шагом идут через двор, направляясь к залу суда, у входа в который стоят двое часовых.

— Оставайтесь снаружи, на тот случай, если мне понадобится отправить послание первосвященнику, — говорю я двум храмовым стражникам, прежде чем войти внутрь.

— Хорошо.

Следом за декурионом я прохожу внутрь, в зал суда. Несмотря на желтоватый свет десятков масляных светильников, это помещение вызывает ощущение холода. Стены ослепительно белые — из известняка и белого мрамора, оштукатуренные галереи тоже холодного белого цвета. Даже сам Луций Понтий Пилат одет в белую тогу. Он стоит у секретариума — скрытой от посторонних глаз комнаты, где проводятся слушания и судебные разбирательства. Рядом с ним стоят двое аппариторес, судебных служителей. Пилат высокий, мускулистый, с темной от загара кожей и жестким взглядом темных глаз. Из-за коротко остриженных темных волос и чисто выбритого подбородка его лицо выглядит совсем треугольным. В одной руке у него чаша с вином, в другой — какой-то свиток, очевидно с докладом. Он читает его.

— Salve, префект, — приветствую я его, кланяясь.

— Доброго тебе утра, Иосиф Аримафейский, — отвечает он, не отрывая глаз от свитка. — Здоров ли ты?

— Вполне, — отвечаю я, выпрямляясь. — Знаешь ли ты, зачем я здесь?

Опуская свиток, он смотрит на меня.

— Да. Я удивился, когда Каиафа сообщил, что поручает тебе передавать решения Синедриона. Зная — а ведь они обязаны это знать, — что ты верный последователь обвиняемого, — говорит он, жестом показывая на Иешуа.

Какое-то мгновение я не могу ничего сказать, даже пошевелиться. Хотя Синедрион может и не знать этого, но мне не следует удивляться, что это известно Пилату.

— Ты слишком много платишь соглядатаям, Луций, — говорю я. — У них должно быть много более важных дел, чем следить за мной.

Луций улыбается.

— За тобой? Зачем мне следить за тобой? Мои соглядатаи присматривают за бунтовщиками и мятежниками. Ты же, надеюсь, не один из них?

— А что, если да? — спрашиваю я, сложив руки на груди и угрюмо глядя на него. — Тебя же это не сильно испугает?

В ответ он смеется.

— Если только не увижу тебя завтра въезжающим в город на уродливом маленьком осле и за тобой не будет идти орущая толпа немытых людей. Тогда да, конечно, это потрясет сами основы Рима.

Он картинно дрожит, изображая страх. Явно очень доволен собой.

Я решаю вернуться к делу.

— Луций, являюсь я его последователем или нет, это все же не освобождает меня от обязанности передать тебе решение Синедриона.

— Конечно же нет. Я и не имел этого в виду, только хотел сказать, что, должно быть, они очень тебе доверяют. Будь я на их месте, я бы опасался, что ты можешь и не передать мои слова в точности. Хочешь вина?

— Премного благодарен, но нет.

— Может, воды?

— Сейчас не хочу пить.

Пожав плечами, Пилат отпивает вина из чаши. Эта чаша — настоящее произведение искусства. По краю изображена колонна марширующих римских солдат в красной форме со щитами и в бронзовых шлемах. Потрясающая работа. Различим даже герб на каждом из щитов.

— Правда или нет, что людям твоего народа запрещается покидать свои дома после с захода солнца сегодняшнего дня? — небрежно спрашивает Пилат.

— Да, префект, с того момента, когда два свидетеля смогут счесть на небе три звезды.

— И нарушить этот закон — серьезное преступление?

— Да, это так.

Пилат неодобрительно ухмыляется.

— Значит, тогда все будет тихо. После всего этого ужасного шума и толкотни на рынках я с нетерпением жду тишины.

Глядя на меня, он улыбается и делает знак помощнику, чтобы тот долил ему в чашу вина. Помощник выполняет приказание, а я теряюсь в догадках, что же у него на уме. Он никогда не задает вопросов просто так, а еврейские законы, касающиеся Песаха, он знает практически не хуже меня. В бытность его здесь уже прошло три Песаха.

— Да, будет тихо, — с подозрением говорю я, — если ты не собираешься сам вызвать волнения. Иначе зачем у тебя во дворце целая когорта солдат?

— Какие волнения? Ты имеешь в виду казнь твоего жалкого незаконнорожденного друга, которого только что привели? Это вызовет бунт? Или, правильнее сказать, еще один бунт?

Охранники отступают назад, оставляя Иешуа стоять одного посреди зала в янтарном свете светильников. Его взгляд, похоже, устремлен в какое-то нездешнее царство, и то, что он видит, не слишком ему нравится.