Механическое пианино - Курт Воннегут

был смелым народом, – сказал индеец. – Мой народ был гордым и честным народом. Мой народ тяжко трудился, играл, вел трудную борьбу, пока не пришел ему срок уйти в Страну счастливой охоты.

Играть индейца нанимали все время одного и того же актера с тех пор, как Пол впервые прибыл на Лужок. Вначале его наняли на эту роль за глубокий голос и великолепные мускулы. Сейчас же Пол видел, что из-под его бус выдается брюшко, на левой икре бугрятся вздутые от склероза вены, а боевая окраска не может скрыть серых мешков под глазами. Он стал настолько обычным на Лужке, получил столь символическое значение (по важности осуществляемых функций его превосходили только доктор Гелхорн и Дуб), что он совершенно особняком стоял среди остальных наемных лиц, был накоротке со всеми высокопоставленными лицами и пользовался в отношении спиртных напитков равными правами с приглашенными.

– Теперь наши храбрецы ушли, наши сильные юноши покинули этот остров, который принадлежал нашему народу – о! – столько лун тому назад, – сказал индеец. – И пришли новые юноши. Но дух моего народа жив, жив, жив дух Лужка. Он во всем: в ветре, шумящем в соснах, в плеске большой синей воды, в шелесте орлиного крыла, в громе летней грозы. Ни один человек не может назвать этот остров своим, ни один человек не может быть счастлив здесь, если он не приобщится Духа, если он не принесет Клятвы Духа.

Послышалось щелканье включающегося громкоговорителя.

«Храбрые юноши, впервые попавшие на Лужок, шаг вперед», – произнес властный голос, не похожий на голос обычного диктора.

– Подымите ваши правые руки, – сказал индеец. – Повторяйте за мной клятву Духа Лужка: «Я торжественно клянусь голосом в соснах!..»

– «…голосом в соснах!..» – повторили неофиты.

– «Плеском большой синей воды, шелестом орлиного крыла…»

Гидроплан Старика проскользил по водной поверхности у противоположного берега острова, и сейчас же его машины взревели, подымая его по отлогому спуску на берег.

– «Громом летней грозы», – сказал индеец.

– «Громом летней грозы».

– «Что буду поддерживать Дух Лужка, – сказал индеец. – Буду выполнять на благо народа мудрые приказы моих вождей. Я буду трудиться и сражаться за лучший мир, не зная ни страха, ни усталости. Я никогда не скажу, что работа закончена. Я буду всегда поддерживать честь моей профессии и организации, которую я представляю, я буду выискивать врагов народа, врагов лучшего мира для будущего всех детей и стану безжалостен к ним».

– «…безжалостен!» – прочувственно произнес кто-то в толпе рядом с Полом. Он обернулся и увидел, что Люк Люббок снова поддался общему настроению и плывет по течению – он, подняв высоко вверх руку, давал клятву всему, о чем здесь говорилось. В левой руке Люка был огнетушитель, заготовленный на случай, если огонь начнет распространяться.

Когда клятва была принесена, индеец убедился, что принята она благосклонно.

– Дух Лужка доволен, – сказал он. – Лужок принадлежит этим храбрецам с мужественными сердцами, и он продолжает быть гордым и счастливым местом, каким он был – о! – столько лун назад.

Дымовая шашка, взорванная впереди него, закрыла его на несколько секунд, и он исчез.

«Салун открыт, – сказал громкоговоритель. – Салун открыт для желающих и будет открыт до полуночи».

Пол заметил, что шагает рядом с приятным молодым человеком, с которым он познакомился на ленче, – с доктором Эдмундом Гаррисоном с Заводов Итака. Шеферд и Беррингер оказались за его спиной, они насмерть замучили Кронера своими комплиментами.

– Ну а как вам все это понравилось, Эд? – спросил Пол.

Гаррисон испытующе посмотрел на него, попытался было улыбнуться, но, по-видимому, счел это неуместным.

– Очень хорошо сделано, – осторожно сказал он. – Очень профессионально.

– Боже ж ты мой, – говорил сзади Беррингер. – Боже мой, что за пьеса. Понимаешь, с одной стороны, это будто бы и развлечение, а с другой – как много она дает. Боже мой! А уж если развлечение совмещается со знаниями, это и есть, понимаешь, искусство. И Боже ты мой, поставить все это тоже стоило денег, и каких! Готов голову прозакладывать.

Эд Гаррисон из Итаки приостановился и поднял каменный осколок, лежавший на краю тропинки.

– Не сойти мне с этого места, – сказал он, – да ведь это же наконечник стрелы!

– И притом отлично сохранившийся, – сказал Пол, любуясь древней вещицей.

– Значит, на этом острове и в самом деле были когда-то индейцы, – сказал Гаррисон.

– Нет, вы только полюбуйтесь, ради всего святого, на этого ублюдка, – вмешался Беррингер. – Послушай-ка, ты что – ослеп, оглох и онемел, что ли? Неужто ты так и не понял всего, что тебе пытались втолковать за эти полчаса?

XXII

Встреча доктора Пола Протеуса, Энтони Кронера, Лу Макклири, заместителя начальника управления безопасности страны в области промышленности, и Фрэнсиса Элдгрина Гелхорна, директора Национальной Промышленности, Торговли, Средств Связи, Продовольственных товаров и Ресурсов Страны, должна была состояться на Лужке в так называемом Доме заседаний Совета. Дом заседаний Совета, выстроенный из бревен, стоял вдалеке от остальных и использовался в старые, менее цивилизованные дни в качестве вытрезвителя. После войны пьянство на Лужке совершалось более осторожно – более зрело, как выразился бы Кронер, – поэтому вытрезвитель бездействовал и в конце концов был преобразован в место встречи высокого начальства.

Все, за исключением доктора Гелхорна, сидели сейчас вокруг стола, задумчиво глядя на кресло, которое в любую минуту мог занять Гелхорн. В таких случаях подобало соблюдать молчание. Выпивка, завязывание новых знакомств и завивание горя веревочкой в салуне по другую сторону острова шло довольно шумно. Здесь же, в Доме заседаний Совета, было не место для шумного веселья, здесь царили присущий летним сельским резиденциям запах плесени и подгнившего дерева и мрачная уверенность каждого из троих присутствующих, что они-то и являются хозяевами мира.

Выкрики и пение, которые через зеленые насаждения доносились из салуна, как заметил Пол, были довольно писклявыми. В них не было той неподражаемой хрипоты по-настоящему пьяных голосов. Невозможно было представить себе хотя бы одного человека в салуне, который не держал бы в руке стакана, однако непохоже было и на то, чтобы многие из них осмелились более чем два раза наполнить этот