Хрупкие вещи - Нил Гейман

Ее одежда была в беспорядке, косметика на лице смазана, а глаза...

Не злите Вселенную. Бьюсь об заклад, у разъяренной Вселенной будут точно такие же глаза.

Мы с Виком неслись со всех ног, прочь от той вечеринки, туристов и полумрака; неслись, словно гроза наступала нам на пятки. Это был бешеный суматошный забег по запутанным улочкам – бездумный и безоглядный, – пока мы не остановились за много кварталов оттуда, оглушенные собственным хриплым дыханием и стуком сердец. Мучительно глотая воздух, я держался за стену, а Вика вырвало, вывернуло наизнанку в придорожную канаву.

Он вытер рот.

– Она не... – Он замолчал.

Покачал головой.

Потом продолжил:

– Знаешь... есть вещи... Когда ты заходишь слишком далеко. И если ты сделаешь еще шаг, то перестанешь быть собой. Это будешь уже не ты, понимаешь? Запретные места... куда просто нельзя заходить... Думаю, сегодня со мной случилось именно это.

Я подумал, что понимаю, о чем он пытался сказать.

– Ты ее трахнул? – предположил я.

Он ударил меня кулаком в висок. Я испугался, что сейчас придется с ним драться – и проиграть, – но он опустил руку и отошел в сторону, издавая странные сдавленные звуки, как будто ему не хватало воздуха.

Я удивленно смотрел на него, пока до меня не дошло, что он плачет: его лицо побагровело, слезы и сопли текли по щекам. Вик рыдал посреди улицы, рыдал откровенно и жалобно, как ребенок. Потом он пошел прочь, и я больше не видел его лица. Я не понимал, что могло произойти на втором этаже, что на него так подействовало, что его так напугало – и даже и не пытался строить предположения.

Один за другим зажглись уличные фонари; Вик ковылял по дороге, я плелся следом за ним, и мои ноги безотчетно отбивали ритм поэмы, которую, как ни пытался, я так и не смог вспомнить.

The Day the Saucers Came

Перевод. Н. Эристави

2007

В тот день приземлились летающие тарелки. Сотни –

и все золотые.

Они беззвучно спускались с небес, подобно снежинкам

огромным.

Они спускались – и все, без изъятья, земляне

Стояли. Глядели.

Пересыхали рты, зрела надежда понять –

Что там внутри?

Будет ли завтра у нас? Никто об этом не знал.

Но ты не заметил. А все – почему?

Потому что в тот день, когда приземлились

Летающие тарелки,

Как то ни странно звучит, разверзлись могилы –

И мертвецы восстали.

Зомби когтями взрывали мягкую почву

Иль возносились из древних могил – гниющая плоть

и глаза пустые.

Неодолимые, шли они нам – живущим! – навстречу,

И мы смертным криком кричали и, словно крысы, бежали.

Но ты не заметил. А все – почему?

Потому что тот день, когда приземлились

Летающие тарелки.

И могилы покинули зомби, стал днем Рагнарёка.

По всем голубым экранам планеты крутились

Корабль из ногтей мертвецов. Великий змей,

Да Фенрир-волк.

Огромные – их не поймаешь в кадр

И разумом не охватишь.

А репортаж все длился, – и скоро в прямом эфире

И с золотой Вальгаллы рать Аса-Тора сошла, –

Но ты не заметил. А все – почему?

Потому что в день тарелок летающих, зомби и битвы богов

Открылись Врата Преисподней,

И каждый из нас был окружен сонмом

Демонов, эльфов, джиннов, ифритов,

Что предлагали нам вечную жизнь и исполненье желаний,

И чар своих силу, и неземную мудрость,

И вечную дружбу свою.

и горы алмазов и злата, –

Меж тем же Гог и Магог в наши земли вторгались,

А с ними – пчелы-убийцы. А ты что делал?

Ты этого не заметил. И все – почему?

Да потому что в день, когда приземлились тарелки,

В день Рагнарёка, зомби и джиннов,

В день жарких ветров и метелей холодных,

В день, когда все города хрустально-прозрачными стали,

Когда завяли цветы, и рассосался пластик,

Когда компьютеры нам объявили войну

И мониторы нас объявили рабами,

В день, когда пьяные ангелы вышли, шатаясь, из баров,

В день, когда звери заговорили на ассирийском наречье,

А мы поняли речь их,

В день Снежных людей и плащей-невидимок,

В день, когда нас спасали Машины времени,

В день эльфов –

Ты ни черта не заметил. А все – потому.

Что весь этот день ты сидел, запершись.

Заняться ничем не мог – листал бессмысленно книги,

А сам все смотрел да смотрел

В сторону телефона

И ждал,

Чтоб я тебе позвонила!

Sunbird

Перевод. А. Аракелов

2007

Для ХМГ – запоздалый подарок на день рождения.

Ребята в Эпикурейском клубе состояли тогда бедовые и небедные. И погулять не дураки. Было их пятеро:

Огастес ДваПера Маккой, человек-гора – объемом с троих, евший за четверых, пивший за пятерых. Прадед его основал Эпикурейский клуб на деньги от страховой лотереи[30], в которой он постарался выиграть – достаточно традиционным способом.

Профессор Мандалай, нервный коротышка, серый, как призрак (а может, действительно призрак: в мире случались и более странные вещи). Пил только воду и ел кукольные порции еды с тарелок размером с блюдечко. Да ладно! Гурман – не обязательно обжора, а Мандалай не пропускал ни одного блюда из присутствовавших на столе.

Вирджиния Бут, гастроном и ресторанный критик, некогда – писаная красавица, теперь превратившаяся в роскошную величественную развалину, и наслаждавшаяся своей разваленностью.

Джеки Ньюхаус, потомок (непрямой) великого любовника, гурмана, скрипача и дуэлянта Джакомо Казановы. Как и его знаменитый родственник, Джеки Ньюхаус за свою долгую жизнь разбил немало сердец и отведал немало деликатесов.

И наконец, Зебедия Т. Кроукрастл, единственный эпикуреец-банкрот: он вваливался на собрания клуба с бутылкой дешевого пойла в бумажном пакете, небритый, без шляпы, и без пальто, и зачастую – не то чтобы даже в рубашке, а вообще непонятно в чем, но ел с аппетитом, которого с лихвой хватило бы на всех.