Помпеи - Роберт Харрис

Люди поворчали, но место расчистили, и Алексион с Аттилием осторожно опустили Плиния на песок. Командующий слабым голосом попросил воды. Алексион взял у какого-то раба бутыль из тыквы и поднес к губам Плиния. Тот сделал глоток, закашлялся и лег на бок. Алексион отвязал свою подушку и подложил Плинию под голову. Потом посмотрел на Аттилия. Акварий пожал плечами. Ему казалось, что в таких условиях старик долго не протянет.

Аттилий повернулся и оглядел наскоро сооруженное укрытие. Сюда набилось столько народу, что люди не могли пошевелиться. Крыша провисала под весом пемзы, и время от времени двое матросов тыкали в нее веслами и стряхивали камни. Слышался детский плач. Какой-то мальчик, всхлипывая, звал маму. Взрослые молчали. Аттилий попытался прикинуть, который сейчас час. По его расчетам выходило, что середина ночи. Но ничего нельзя было утверждать наверняка. Даже если бы уже настал рассвет, они бы этого не заметили. Сколько же они смогут продержаться? Рано или поздно голод, жажда или давление пемзы, наваливающейся со всех сторон на их самодельный шатер, вынудит их покинуть берег. И что их ждет тогда? Медленная смерть от удушья под грудой камней? Или какая-нибудь иная смерть, столь причудливая и затянутая, что человек не в силах ее измыслить? А Плиний еще считает Природу милосердным божеством!

Акварий сдернул подушку со вспотевшей головы — и услышал чей-то хриплый голос. Кто-то звал его по имени. Из-за тесноты и полутьмы Аттилий сперва не понял, кто это был, — и даже тогда, когда человек протолкался к нему, инженер не сразу его узнал. Казалось, будто этот несчастный сделан из камня: лицо его было мертвенно-бледным от пыли, а слипшиеся волосы торчали во все стороны, словно у Медузы. И лишь когда человек назвался — «это я, Луций Попидий!» — Аттилий понял, что перед ним один из эдилов Помпей.

Аттилий схватил его за руку:

— Что с Корелией? Она с тобой?

— Моя мать... — заплакал Попидий. — Я не мог больше нести ее. Мне пришлось ее оставить.

Аттилий встряхнул его за плечи:

— Где Корелия?!

Глаза Попидия были как пустые отверстия на лице-маске. Он напоминал сейчас одну из древних статуй, украшавших его дом. Попидий судорожно сглотнул.

— Ты трус, — сказал Аттилий.

— Я пытался увести ее, — проскулил Попидий. — Но этот безумец запер ее в комнате.

— Так ты ее бросил?

— А что мне оставалось делать? Он хотел запереть нас всех! — Попидий уцепился за тунику Аттилия. — Возьми меня с собой! Ведь это же Плиний, да? У тебя есть корабль? Умоляю, возьми меня — я больше не могу оставаться один...

Аттилий оттолкнул его и, пошатываясь, двинулся к выходу. Костер, заваленный камнями, погас, и берег накрыло тьмой. Это напоминало скорее тьму в наглухо запертой комнате, чем обычную ночную темноту. Аттилий, напрягая зрение, попытался разглядеть хоть что-нибудь в той стороне, где находились Помпеи. А что, если и вправду настал конец мира? Что, если сама сила, служившая для мира связующим началом — логос, как именуют ее философы, — ныне рассыпается в прах? Аттилий опустился на колени и погрузил руки в песок. И когда тот потек у него между пальцами, Аттилий вдруг понял, что все будет уничтожено: он сам, Плиний, Корелия, библиотека в Геркулануме, флот, города, стоящие вокруг залива, акведук, Рим, цезарь — все живое, все, возведенное руками человека. Все сметет каменный поток и бушующее море. От них не останется ни следа. Не останется даже памяти. Он умрет здесь, на берегу, вместе со всеми остальными, и их кости превратятся в прах.

Но гора еще не покончила с ними. Аттилий услышал женский крик и поднял взгляд. Вдали в небесах разгоралась сверхъестественная огненная корона.

Наступает такой момент, когда магма извергается в таком количестве и с такой быстротой, что плотность колонны извержения становится слишком велика, и стабильность конвекции нарушается. Это вызывает обрушение колонны, порождающее, в свою очередь пирокластические течения и волны, куда более смертоносные, чем выброс обычной тефры.

«Вулканы, планетарная перспектива»

Этот свет медленно перемещался вниз, справа налево. Серповидная светящаяся туча — так ее назвал Плиний — ползла по западному склону Везувия, оставляя за собой россыпь огней. Были среди них и отдельные мерцающие огоньки — вспыхнувшие дома и виллы, — и целые полосы пламени — горящий лес. Яркие, пляшущие красно-оранжевые полотнища пламени прорвали дыры в покрове тьмы. Серп двигался неумолимо и безжалостно — за время его продвижения можно было успеть сосчитать до ста, — потом вспыхнул на миг и исчез.

— Манифестация вступила в следующую фазу, — диктовал Плиний.

Аттилию этот серп с его загадочным возникновением, безмолвным продвижением и таинственным исчезновением показался неизъяснимо зловещим. Раз он вырвался из расколотой вершины горы, то должен был докатиться до самого моря. Аттилий вспомнил плодородные виноградники, тяжелые, налитые соком гроздья, скованных рабов... В этом году не будет урожая. Ни хорошего, ни плохого — никакого.

— Конечно, отсюда судить трудно, — сказал Торкват, — но складывается впечатление, что это огненное облако должно было наползти на Геркуланум.

— Но не похоже, чтобы там начался пожар, — отозвался Аттилий. — Эта часть побережья по-прежнему во тьме. Как будто город просто взял и исчез...

Они смотрели на подножие горы, выискивая хотя бы пятнышко света — но там ничего не было.

Люди, собравшиеся на берегу, находились на грани паники. До них донесся запах пожарища и пепла, сопровождаемый едкой вонью серы. Кто-то крикнул, что их тут всех похоронит заживо. Люди рыдали, а громче всех — Луций Попидий, оплакивающий мать. А потом один из матросов, тыкавших в парусиновую крышу веслом, крикнул, что парус больше не провисает — и паника утихла.

Аттилий осторожно высунул руку из-под навеса ладонью вверх, словно проверяя, нет ли дождя. Моряк был прав. Камни продолжали падать, но буря была уже не такой неистовой. Как будто гора нашла другое применение своей злобной энергии; размеренный камнепад сменился стремительным потоком огня. И в этот миг Аттилий принял решение. Лучше умереть, пытаясь сделать хоть что-то, лучше уж упасть на обочине дороги и остаться лежать в безымянной могиле, чем прятаться в этом непрочном укрытии, забитом перепуганными людьми, безвольно глазеющими на все это и ожидающими конца. Аттилий нащупал сброшенную ранее подушку и нахлобучил ее на голову, а потом зашарил по песку, разыскивая полосу ткани. Торкват негромко поинтересовался, что он собрался делать.

— Я ухожу.

— Уходишь? — Плиний смерял его пристальным взглядом. Префект полулежал на песке, а вокруг были разложены его записи, придавленные для надежности кусками пемзы. — Ты никуда не пойдешь. Я запрещаю тебе уходить.

— При всем моем уважении, Плиний, я подчиняюсь своему начальству в Риме, а не тебе.