Истории дальнего леса - Павел Шмелев

— Привет, Акакий, — весело ответил Архип. — Да, какая неописуемая красота. И никакого бесовства нет.

— Вот-вот, красота-то она, конечно, красота. Только тревожно мне. Неспроста все это. А у нас с тобой дома не застрахованы. Да и не в страховке дело. Тревожно мне за нашу жизнь.

— Да ты что, сколько живем, ни разу наводнения не было, — спокойно ответил Архип, — Бог милостив.

— Да, пока нам везет, — проговорил Акакий. И какая-то непонятная тревога впервые посетила его. Было это как предчувствие скрытого таинственной дымкой времени будущего.

— Везет… А знаешь, мне намедни сон приснился, — почему то начал вспоминать Архип. — Появлялась какая-то непонятная блестящесть и крутилась вокруг своей оси. Вроде как нимфа, а вроде и нет.

— Это простой сон, — буднично ответил Акакий. — Мне тоже открывалка снилась. И смысл понятен — давно мы с тобой виноградным вином не лечились. Все будет хорошо.

И от этих слов друга стало Архипу не по себе. Заметил он, что как только Акакий что-то утвердительно скажет, так случается обратное.

Но Архип сдержался и ничего Акакию не ответил. Они оба присели на лавку и стали любоваться озером, которое опять, во второй раз за один день, начало менять свой цвет, становясь багровым…

Норка Анфиса пригласила хорька Василия на свою еженедельную чайную церемонию. В этот раз они пили малиновый чай, смешанный со священной травой землевотой. Был он багрового цвета и источал необычайный аромат земной приятности. Все было как всегда: Василий ерзал на стуле, что предвещало очередной рассказ о несуразностях и новой летней коллекции. Его бобриха так и не вернулась еще из заокеанского путешествия, домовые отпросились погостить в Московию на пару недель. Поэтому он частенько захаживал к соседке Анфисе на ее знаменитые чайные вечера. В этот раз, когда Василий обдумывал, как начать рассказ о своей новой серии, с ним случился конфуз — он так засмотрелся на новый чайник Анфисы, что не заметил, как перелил воду. Чай, обернувшись багрово-красной волной, сам несказанно удивился неожиданной свободе и простору. Он вырвался из привычных пределов и, переливаясь через край чашки хорька Василия, устремился вперед, рассказывая стремительным течением алых обжигающих вод всему миру о своем величии и силе…

…Архип, вернувшись из гостей в веселом расположении духа, заснул непривычно поздно. Ему опять приснилась блестящая и кружащаяся сущность. Но в этот раз он решился приблизиться к ней и убедиться, что это не открывалка для вина. Он поймал себя на мысли, что винная тема завладела им после сегодняшней церемонии дегустирования, которую они устроили с Акакием. Но сущность пряталась и противно кружилась, удаляясь от него. Эта непонятность, которая снилась ему так часто, чем-то напоминала чудовище из озера.

И так каждую ночь. Но вот однажды сущность приблизилась к нему и оказалась высокой нимфой в пуантах. А блестящими оказались висюльки в ее волосах. Их было много-много, разной длины и блеска. Было в ее облике какое-то скрытое коварство. А может быть, просто не приходилось еще в этой жизни Архипу общаться с нимфами, вот и напридумывал он всяких непонятностей. Да к тому же, дело было во сне, со всей его таинственной ночной сумрачности.

Она, эта самая нимфа, вдруг ни с того ни с сего громко кашлянула. Совсем не противно, как кашлял Акакий после очередной порции вина. Нет, она кашлянула интригующе, мол, вот как. Бывает, мол. Уж не обессудьте.

А потом она, эта самая нимфа, решила представиться, и оказалось, что это ни дать ни взять Олеутская инфузория в туфельках. Архип, по простоте душевной и немудреной исконной природе сельского привычного бытия, выговорить это все полностью не мог и сократил имя нежданной гостьи по первым буквам имени до Оле. Так и хотел ее звать, да вспомнил, что живет рядом гадалка из рода минерв лесных по имени Оле-с-лукошком, вредина, не лишенная капризности. К тому же страшная до самой несуразности природы.

Поэтому, ничтоже сумняшеся, изменил Архип последнюю букву в получившемся имени незнакомки на свою самую любимую букву — «я». Вот так и получилось странно звучащее короткое слово — Оля.

С тех пор Архип по ночам встречался с существом, прозванным им просто и странно — Оля. Вот только сложность была в том, что жили они в разных мирах. Мир существа по имени Оля был сном Архипа, возвышенным и утонченным. А простой и безыскусный деревенский быт Архипа Ахремкина был недоступен нимфе Олеутской, хотя и была она вполне реальной инфузорией. Не могла она привыкнуть к сельской несусветности и непритязательному быту Архипа. Быт был ее кошмаром, а вовсе не возвышенным сновидением.

Меж тем жизнь Архипа с тех пор изменилась странным образом: она как бы раздвоилась. Получилась в его жизни такая двуединая несуразность.

Так порой быстрая река раздваивается, обходя нежданно выросший посередине остров. Бурные воды огибают высокие и крутые берега, чтобы где-то там, почти за самым горизонтом, сойтись опять. Вот только Архип даже и не мог представить точно, где, в каком измерении, его раздвоившаяся жизнь опять соединится в один степенно текущий поток дней и лет. Он перестал понимать происходящее с ним. Он просто жил: днем и ночью.

При этом каждую ночь Архип оказывался в утонченном и изысканном мире, где обитало существо по имени Оля. В нем, этом странном измерении, ему по какой-то непонятной причуде и настоянию его новой подруги со странным именем Оля пришлось называться на изысканный и утонченный манер — Архипием.

Все вокруг него тихонько ходили на цыпочках и необычайно, прямо до крайней степени ханжеской противности, учтиво улыбались. Говорили в основном о погоде и милых пустяках. И снова учтиво, по-лакейски, улыбались и улыбались.

А вокруг летали сладкопоющие птички, которые как будто бы и не умели совсем гадить. Словно эти птички научились перерабатывать еду, выпуская из-под хвоста чудесное благовоние. А Архипу как будто чего-то не хватало в этом царстве благолепий. Может быть, именно деревенской несуразности и не хватало в том утонченном мире. И ходил он, всеми учтиво называемый Архипием, в своей противно накрахмаленной белой манишке. И так ему хотелось выкинуть что-то искренне-неправильное и в чем-то даже грубоватое, но не хотелось расстраивать свою знакомую инфузорию.

Особенно раздражал Архипа главный церемониймейстер и распорядитель утреннего чая Букас, мелкоформатный, но пузатый инфузорий с рыжими подстриженными усами. Распорядитель вечернего чая Пегас был тоже противный инфузорий, но он хотя бы не раздражал Архипа своими нравоучениями. Видимо, боялся выказать свою природную неказистость.

— Эх, Ар-хи-пий, — говорил Букас, медленно и значимо растягивая слова, — нет в тебе никакой степенной почтенности и осознания особого инфузорного духа приятности и изысканного доброосознания. А ведь в наших инфузорных местах особая воспитанность и учтивость приветствуются. Надо тебе себя привести в духовное состояние легкого парения над проблемами сущего.

— Ты сам-то понял, что сказал? — не выдержал Архип перед самым началом утренней чайной церемонии. — Экая ты инфузорная и особо противная несуразность. Ваше изысканное степенство — вот напасть-то. Беда мне с вашими церемониями.