Айседора Дункан - Морис Левер

Вопреки утверждениям западной прессы, брак с Есениным ничего не изменил в ее принципах. Она по-прежнему враждебно относится к самому институту брака, и если решила выйти замуж, то исключительно для того, чтобы помочь поэту выехать из Советского Союза. Несколько представлений в Москве и Петрограде не позволили поддержать на плаву ее школу, поэтому она согласилась на предложение антрепренера Юрока дать пятьдесят концертов в Берлине, Лондоне, Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго. Тысяча двести долларов за вечер, проезд и гостиница за ее счет. С ней едут: Ирма, двадцать учениц… и муж. Она так и предупредила, что поедет «в сопровождении великого русского поэта Есенина». Это вызвало бурную семейную сцену.

— Я еду не для того, чтобы сопровождать Айседору Дункан! Не желаю играть второстепенную роль. Я не господин Дункан!

— А я этого и не хотела, милый…

— Я еду, чтобы завоевать, понимаешь? Чтобы завоевать!

— Чтобы завоевать кого, Сережа?

— Европу, чтобы завоевать Европу… И Америку! Хочу показать им, кто самый большой поэт России.

Айседора давно мечтала вывезти его из Страны Советов, это — единственный способ вырвать его из среды имажинистов, заполонивших особняк на Пречистенке, куда набивалась вся московская богема.

К тому же Айседора стала замечать признаки нервного расстройства у Сергея. Ее беспокоило резкое чередование возбуждения и депрессии. Врачи советовали переменить обстановку: «Сделайте так, чтобы он побольше путешествовал, это ему будет очень полезно». Несмотря на бурлившую вокруг него жизнь, Есенин чувствовал себя все более одиноким. Временами он признавался своему ближайшему другу Анатолию Мариенгофу:

— Я очень устал от всего этого. Хочу уехать. Далеко-далеко. Сам не знаю, куда. За кудыкину гору… куда подальше…

Москву терпеть не могу. Города я никогда не любил. Порой хочется вернуться к себе, в мой старый мир, увидеть вновь рязанские болота, Константинове. Березовые леса… Ах, Толя, если бы ты знал, как у меня тяжко на душе… Хочу, как раньше, молиться на красной зорьке, причащаться у ручья…

— А Айседора? Ты с ней поедешь?

— Может быть, не знаю. Она хочет сделать так, чтобы меня там ангажировали читать стихи. Вроде цирковой собачки. Но выехать отсюда я не могу, если не женюсь. А это…

— Ты не хочешь?

— Ты знаешь, ведь она — замечательная женщина. Умная, элегантная, мужественная, свободная от буржуазных предрассудков. К тому же искренне преданная большевизму. Мне кажется, это самая необыкновенная женщина, какую я когда-либо встречал.

— Ну так и женись на ней!

— Если я женюсь, знай: сделаю это из-за ее денег и известности. А без этого… Ты видел, как она ест… и пьет? Ужас. Когда я сижу за столом вместе с ней, мне стыдно. Когда вижу, как она неторопливо ест блины, обмакивая их в растопленное масло, с завернутой в них икрой и политые сверху сметаной, мне хочется запустить в нее тарелкой. А как она пьет водку, по бутылке за каждым обедом, по утрам — портвейн, днем — виски, за ужином — шампанское. Меня это бесит! Прорва, а не женщина! А когда она выходит из-за стола с багровым лицом в пятнах! Фу-у!

— Ну, что касается выпивки, ты от нее не отстаешь, милый Сережа.

— Это она меня накачивает. Скажу тебе по секрету, только тебе… Знаешь, она ненасытная не только за столом. В постели еще хуже. Чтобы ее удовлетворить, полк нужен. И того не хватит! Так вот, прежде чем с ней ложиться, я пью залпом несколько больших глотков водки. Могу спать с ней, только если сильно пьян.

Есенин страдает не только от одиночества, но и от усиливающегося чувства, что он — чужой в своей стране. Его вечная ностальгия по старой русской деревне и ее пейзажу, стихи, где он сожалеет о модернизации села, его восхищение религиозным поэтом Клюевым, — все это дает основание подозревать его в буржуазном уклонизме. Отвергать индустриализацию — значит противопоставлять себя линии партии. К моменту, когда он женился на Айседоре и готовился поехать с ней на Запад, Есенин чувствовал себя как никогда далеким от большевистской системы.

Через неделю после женитьбы, 10 мая, молодожены полетели первым регулярным рейсом Москва — Кенигсберг. На следующий день они в Берлине, в отеле «Аллон», одном из самых шикарных в городе. Берлин, как и Париж в ту пору, был наводнен русскими эмигрантами, бежавшими из России в 1917 году: аристократы, разорившиеся торговцы, офицеры-белогвардейцы, авантюристы, писатели, артисты, музыканты, художники. Приезд Айседоры и Есенина вызвал немалый переполох в русской колонии, антибольшевистские настроения которой со временем все усиливались. Естественно, их пребывание в Берлине началось со скандала. На следующий день по прибытии в Доме искусств перед публикой, состоящей сплошь из эмигрантов, Есенин не придумал ничего лучше, как взобраться на стол и запеть «Интернационал». Послышались свист, угрозы, началась потасовка… одним словом, настоящий скандал, и о нем на следующий день сообщили все газеты.

В такой ситуации Сергей чувствует себя как рыба в воде. Надо, так еще и масла в огонь подольет. Выступая как певец рабоче-крестьянской революции, он подчеркнуто появляется в Опере под руку с Айседорой во фраке и цилиндре. Высокомерно осматривая недоброжелателей, крутит в руке трость и горделиво сообщает журналистам, что он заказал себе костюмов больше, чем самый завзятый модник сможет износить за всю жизнь. Каждое утро парикмахер «Адлона» поднимается к нему в номер: бритье, массаж, мытье головы, завивка, пудра от «Пату» и духи «Ветивье» от Герлана. Апартаменты, занимаемые ими и оплачиваемые Айседорой, стоят в день столько же, сколько получает в месяц банковский служащий. Счета от бармена не меньше. Прибавьте по-царски щедрые чаевые швейцару и дежурному на этаже, которым приходится вносить поэта в номер мертвецки пьяного, раздевать и укладывать в постель. И мадам тоже… иногда.

Репортеры неустанно интервьюируют супругов. После нескольких пустяковых вопросов, нацеленных главным образом на поддержание рекламы Айседоре, они переходят к тому, что больше всего интересует читателей, — жизни в Советской России, сказочной стране для одних и преисподней для других. Сколько бы вопросов ни задавали Айседоре о пролетариате, искусстве или о голоде в Поволжье, она неизменно переходила на тему, более всего волнующую ее:

— Я так люблю Россию… Это волшебная страна… И потом, что вы хотите… Я люблю Сергея. Вы знаете, это самый большой поэт своего поколения…

И так далее…

А когда вопросы задают Есенину, он афиширует свою верность советской власти и революции, спасшей мир от отчаяния. Конечно, так он защищался от тех, кто обвинял его в том, что он бросил своих товарищей, борющихся с неимоверными трудностями, а сам полеживает на мягких диванах в Западной Европе.

Вскоре по приезде Айседора и Есенин узнают, что в Берлине Максим Горький.

— Почему бы нам не нанести ему визит? — спрашивает Айседора. — Я никогда его не видала.

— Если хочешь, — ворчливо отвечает Сергей. — Но предупреждаю: у него отвратительный характер.