Радужная топь. Избранники Смерти - Дарья Зарубина

— Мне кланяйся, Иларий, — сказала Агата с горечью. — На моей совести смерть Владислава Чернского.

Манус опустился на одно колено, поцеловал край княгининой одежды.

— Твой слуга, — проговорил он с жаром.

— Одна я тут, Илажи. Не знаю, на кого опереться, положиться. Поезжай к Якубу, пусть будет ко мне, да захватит с собой людей из тех, что присягали еще Казимежу. Да пусть поторопится, а то, боюсь, не станет меня в живых.

Агата умолкла, плечи ее поникли. В колыбели заплакал Мирослав, но княгиня не сдвинулась с места. Младенец скоро успокоился, словно знал уже — не на всякий крик княжеский слуги бегут.

Иларий молча поднялся с колен, пристально посмотрел в лицо княгине.

— Тебя ли я слышу, матушка княгиня? Неужели это Агата Бяломястовская передо мной? Много лет служил я Бялому и всегда знал, что княгиня в уделе Бялом сильная и гордая. Что никогда не уронит головы, никогда рук не опустит, не снимет с пальца перстня золотничьего. Та княгиня, которой я служу, долгие годы целый удел и мужа в кулаке держала. Она, верно, не стала бы прятаться и жаловаться, получив себе под руку большой богатый край.

Агата от обиды закусила губу, но не оборвала дерзких речей Илария.

— Ты ведь не со двора пришла, зиму с этой землей пережила, весь уклад чернский знаешь, госпожа моя. Люди, что верны были Владиславу Чернцу, поклянутся в верности и его сыну. И тебе будут верны, если покажешь им, что ты только о благе младенца-князя печешься.

Мирослав, словно поняв, что о нем заговорили, снова расплакался, и на этот раз княгиня подошла к внуку, взяла на руки.

— Черна к мужской власти привыкла. Думаешь, удержу я удел после Кровавого Влада? — спросила она, казалось, у внука, а не у замершего в отдалении Илария.

— Сама ты все сказала, госпожа. Выстроил Владислав свой порядок на крови. Неужели не обрадуется народ, когда ты прежние порядки Владовы отменишь, когда перестанут люди бояться за любую оплошность на Страстную стену пойти? Наконец судьба благословила Черный удел белой госпожой, и единственное, что может помешать твоему владычеству, — собственное твое малодушие. Ты прости меня за прямоту, матушка-княгиня, клейменому чего бояться, говорю, что вижу. Неужели сломил тебя за зиму князь Владислав, лишив гордости и силы?

Страстные речи Илария били словно розгами. Агата гневно сверкнула глазами:

— Ты говори да не заговаривайся, манус. Забыл, перед кем стоишь?

Иларий удовлетворенно улыбнулся.

— Приказывай, матушка, что передать Бяломястовскому князю от княгини Черны?

— Не от княгини, от князя Мирослава, племянника его…

…передай, что не под княжеской рукой теперь эта земля. Будут теперь в Ветряках свои князья.

Рослый палочник в коротком плаще без гербов расхохотался, поставил красный сапог на голову мертвого старосты.

Игор медленно снял с плеча лук, вытянул из колчана стрелу, приладил.

— Нет больше Чернца, помер! Твари небовы сожрали вашего князя-кровопивца.

Палочник запрокинул голову, захохотал. На его лбу заметил Игор клеймо в виде Землицына знака.

— Теперь мы с братьями будем ваши князья. Пусть младенец Чернский придет да выгонит.

Несколько мужчин вокруг него одобрительно загомонили, потрясая в воздухе палками.

Деревенские, побросав вилы и топоры, жались к дворам, боясь, что пустят в ход маги свои палки — и лягут недовольные новой властью рядом со старостой.

«Не может такого быть, чтоб умер», — вертелась в голове мысль, как праздничная лента в руке танцующей Бялы на Землицын день. Весть догнала Игора под стеной Бялого, пригвоздила к месту. Ничего не удалось узнать ему про Ядвигу. При князе, как сказывали, от самого вокняжения да всю зиму был один только чернявый манус, словно тень ходил, и тот как уехал с мертвецом в Дальнюю Гать, так и не воротился. К самому князю Игор не пробился, да только видел у его крыльца слишком много чужих гербов. Пока Игор, притаившись, наблюдал за теремом Якуба, не только лисы мелькали на плащах да рукавах — и дальнегатчинский медведь, и куницы из Скравека, и соболь Витольдов, и кабан Збигнева из Хуторов. Зачастили посланцы от мелких князей в Бялое, к бессильному князю Якубу. Может, не так бессилен он, как хочет всем показать?

«Владеку обо всем надо рассказать, — подумал Игор, уже жалея, что нет у него хорошей скорой лошади. — Если готовят князья захват Черны, чем раньше узнает Владислав, тем скорее задавит гадин, чтоб и рыла из норы не высунули впредь».

«А может, Якуб уступил старику Милошу и одну из девок его хочет взять? — подсказал внутренний голос. — Тайком сладить дело и наградить поскорее куничью девку дитятей, чтоб не успел Чернский господин помешать, и остался удел под Бяломястовичами. Не достался сыну княгини Эльжбеты».

«Может, и Ядвигу услали на чужой двор, к будущей невесте князя? — подсказала надежда. — Потому и не видать Ядзи в Бялом».

Днем было ему к терему не подойти — уж слишком отличался великан-дикарь от срединцев лисьего двора. Игор укрылся в тени старой полуразвалившейся сельницы недалеко от княжеских конюшен и замер, как умеют только в Закрае, что и волос не шелохнется, не приглядишься — и не догадаешься, что человек.

Когда вышла из двери девчонка, аж сердце заломило, как похожа была та на Ядзю — словно все девки в Бялом на одно лицо. Курносенькая, смешливая, с длинной косой. За нею вышел, погромыхивая ведрами, высокий палочник.

— Дай сама, — улыбнулась девчонка, заслонилась, смущаясь, рукавом. — Что я, по воду не хаживала?

— А может, я пособить хочу, Юлита? — придвинулся к ней палочник.

— Видала я таковых-то помощников, — отмахнулась девка, хихикая. В игру эту они, верно, игрывали уж — и обоим она нравилась. Да только на этот раз припрятал маг для своей простушки в рукаве диковинку.

— А место, где утопленника нашли, видала?

— А ты знаешь? Покажи! Сам его видел?

— Видел. Как не видать. Мы его со Збыней ко князю принесли.

Палочник явно гордился своей ролью в истории с мертвецом: выпячивал грудь, крутил пальцами длинный ус. Как есть богатырь — хоть тотчас на роспись в княжеские хоромы.

Девчонка распахнула глаза. Пошла за ним, заглядывая в лицо с кошачьим неистребимым любопытством, на какое одни пригожие бабы и способны.

— Ну и каков он? Тадеуш-то Дальнегатчинский при жизни красавец был. Княгиня-то наша как его любила… Ведь без памяти. Когда ее за Чернца проклятого отдавали, так мы с девками все глаза выплакали. Жалко-то как было. И господина Тадека жалко. Красивый такой, обходительный.

— Да какое красивый, — ревниво ответил палочник, уводя девчонку дальше по тропе вдоль реки. Снег сошел еще не везде, и сапожки девки и ее ухажера глубоко отпечатывали в грязи следы каблуков.